дорогу адъютанты не возвратились. Он совсем растерялся, не слушался благоразумных советов. К вечеру он всем объявил, что нужно немедленно ехать в Кронштадт.
Напуганная компания отправилась на галеру и около 11 часов вечера была уже в Кронштадте. Светлая, теплая ночь. Огоньки у пристани. В крепости все тихо. Вот сейчас причалит галера, выйдут, может, спасение, может, удастся!.. И вдруг оклик: «Кто такие?» Император громко себя называет, стараясь придать твердость своему голосу. «Какой император? Не знаем императора… Наша императрица Екатерина Вторая Алексеевна!.. И коли вы тотчас отсюда не отъедете, то по галере из пушек стрелять будем»… Петр стоял, пораженный, трепещущий; потом схватился за голову и кинулся в нижнюю часть галеры, повторяя: «В Ораниенбаум, в Ораниенбаум!» За ним поспешила плачущая Елизавета Воронцова. Галера отъехала от крепости.
И тоска и злоба душили Горбатова.
– И всего-то часами двумя-тремя нас упредили! – отчаянно повторял он. – Да и мы все хороши тоже! Еще утром, только что приехали в Петергоф, его следовало везти сюда, хоть силой… Тогда бы все еще могло быть спасено, а теперь – теперь погибель!…
Помнил Борис Григорьевич еще одну минуту.
После двух смиренных писем к Екатерине с отречением от престола, Петр, по ее желанию, отправился к ней в Петергоф с Гудовичем, Измайловым и Воронцовой. Он совсем уж упал духом, пугливо озирался и не выпускал руку своей «Романовны». Казалось, что он даже не узнает друзей. Горбатов бросился к нему, чуть не плача. Петр взглянул на него тусклыми глазами и слабо улыбнулся:
– Что ты, Борис, я не навеки… может, еще увидимся…
Но они уже не увиделись.
Оставшихся в Ораниенбауме арестовали, перевезли в Петербург. Они должны были присягать императрице.
– Как же я стану присягать ей, когда жив мой император, коему я уже присягал в верности? – объявил Борис Григорьевич и так и не пошел к присяге.
Екатерине тотчас же было доложено о таком поступке.
– Что же, он прав! – сказала она. – И кабы много было таких слуг у Петра Третьего, то я не называлась бы теперь Екатериною Второю…
Она приказала оставить Горбатова на свободе.
Не теряя минуты, он выехал из Петербурга в свою тамбовскую вотчину – Горбатовское.
Скоро пришло к нему письмо от веселого друга его Льва Нарышкина. В письме говорилось, что император скончался, советовалось ехать в Петербург, обещалось, что дело обойдется благополучно, и в то же время объявлялось, что в случае продолжения такой беззаконной и самовольной отлучки может быть очень плохо.
На это письмо Борис Григорьевич ответствовал, что до самой смерти его ноги не будет больше в Петербурге.
Как раненый зверь, свирепый, на себя не похожий, бродил он по хоромам горбатовского дома, в котором был единственным и полным хозяином, так как родители его в то время уже умерли, родных братьев и сестер у него не было. Домашние,
