что это правда, и даже вспомнила несколько строчек из Элюара. И поняла, что влюбилась. И испугалась, что по какой-нибудь нелепой случайности из любви моей ничего не выйдет. И подумала, что сделаю все, чтобы вышло. И от радостной решительности чуть сама все не испортила, чуть сама не создала эту нелепую случайность.
– Вы ведь недавно в нашем городе? – начала я банальнейший разговор. Евгений смутился – он никак не ожидал от меня такой заурядности: это после-то Элюара? – Я вот довольно давно, – тоже смутившись, все-таки продолжала я гнуть свою линию. – Мне здесь нравится.
– Н-да… – Он то ли кашлянул, то ли фыркнул в кулак, но я не могла уняться – хотела, но не могла.
– А где вы работаете?
– Не там, где мечтал бы работать.
– А я врач скорой помощи, – уже еле слышно проговорила я и наконец замолчала. Что произойдет сейчас: он отберет у меня диск и уйдет? Оставит мне диск и все равно уйдет? Я отдам ему диск, извинившись, и сама уйду, разочарованная в себе окончательно?
Он взял меня под руку и повел по улице. Мы долго молчали. А потом как-то так получилось, что вдруг оказались в моей комнате, сидящими в креслах друг напротив друга, – я не знаю, не помню, не могу объяснить, как и когда это произошло. Звучал Элюар в исполнении Градского.
Я так тебя люблю, что я уже не знаю,
Кого из нас двоих здесь нет…
Элюар ускользал, Евгений ошибся: не обо мне, не для меня он писал, не мне посвятил свои стихи, а той, другой, женщине, оставшейся в прошлой жизни. Это она любила бы такой любовью, она захотела бы умереть от блаженной тоски, от непереносимой боли, от экстаза страдания. Во мне, настоящей, счастье не желало выходить за рамки самой заурядной мелодрамы со счастливым концом. Градский пел, Женя слушал, а я смотрела на него и тихо грезила.
Мне хотелось ему рассказать, как однажды во сне увидела его лицо – был такой же солнечный желтый сентябрь. Я хотела попросить его дарить мне цветы, всегда, при каждом свидании. Я хотела коснуться его лица. Я хотела, чтобы наш вечер перешел в продолжение… Но мешал Элюар. И потому мне ничего не оставалось, как только грезить.
Это была моя первая любовь. Первая любовь, которая пришла ко мне с таким опозданием. Первая любовь, продлившаяся два с половиной месяца. У моей любви был несчастливый конец. У моей любви конец был трагический. Часа через два действие транквилизатора ослабится, еще через полчаса сойдет на нет. Тогда я опять буду кричать, кричать, кричать и не смогу остановиться. Я буду безумна, я знаю, через два с половиной часа. Умереть от горя невозможно, это я тоже знаю. И потому я буду кричать… До того момента, пока я себе не разрешу сделать новый укол. У меня достаточно ампул, чтобы покончить разом… чтобы не возвращаться в крик. Но я не могу, не имею права, я должна сначала его похоронить.
А пока у меня в запасе два с половиной часа. Два часа я смогу вспоминать, спокойно, без боли. В эти два часа я проживаю свое счастье, в эти два часа я могу говорить себе: он умер.
Он не умер, его убили, но сейчас
