рукций и правил. И в самом деле, если подумать хорошо и призвать на помощь элементарную логику – какая в ней заложена объективная необходимость, в этой дурацкой дисциплине труда? Кто ее вообще выдумал? Отец и вождь народов в трудные для страны времена? Ну, правильно, тогда это пугающее словосочетание имело какой-то воспитательный смысл, а теперь? Что изменится от того, если она придет на работу не в девять часов, а, положим, в десять? Или в половине одиннадцатого? Заводы и фабрики остановятся, реки вспять потекут, показатели валового внутреннего продукта в одночасье поменяются? Нет, ничего такого не произойдет. А она должна по милости этого атавизма утренней прогулкой жертвовать. Несправедливо, однако. Может, и впрямь, ну ее к лешему, эту дисциплину труда, и да здравствует разумная наглость, и да постучим каблучками да по бульварчику? Поимеем личное законное удовольствие?
Унылое тупое рыло тринадцатого автобуса уже показалось из-за поворота, и Наташа, вздохнув, решила все-таки ехать. По крайней мере, тринадцатый ее практически до рабочего крылечка довезет. Вот если бы двадцать пятый подошел, то она бы точно в него не села, потому что тогда надо через длинный-длинный подземный переход идти, через пыльные нехорошие сквозняки, сквозь алчущие еды и алкоголя взгляды наяривающих на скрипках и гитарах музыкальных умельцев. Она всегда большое неудобство испытывала, проходя мимо них, будто причастна была к их похмелью, голоду и всей незадавшейся жизни. Впрочем, о причастности как таковой в данный момент лучше не поминать. Потому что тринадцатый автобус уже подрулил к остановке, с лязгом ощерился гармошкой дверей, плеснул наружу ядом скопившегося в салоне молчаливого пассажирского раздражения. Так что «причастности» этой она сейчас нахлебается, получит вполне добротную порцию, еще и с добавкою. Нет, все-таки прав Саша, сто раз прав относительно второй машины в домашнем хозяйстве. И относительно водительских курсов – тоже прав. Не далее как вчера он снова разговор на эту тему завел.
Оно и понятно, отчего он его затеял. Неловко ему, конечно, что сам на работу с комфортом едет, а она вынуждена общественным транспортом добираться. Но эту неловкость он сам себе и создал, между прочим. С тех пор как получил должность начальника отдела в своем банке, решил отчего-то, что ему непременно надо на час раньше положенного времени на работу приезжать. Боже ты мой – зачем? Чтобы встречать с утра подчиненных с сильно деловым лицом и упреком в начальственном взоре? Вроде того – я тут уработаться уже успел, пока вы утренние кофеи распиваете? И к ней с ножом к горлу пристал, чтобы она срочно записалась в автошколу… Даже слышать не захотел, что ей эти автомобильные права вообще без надобности. Еще и кокеткой обозвал, когда она попыталась напомнить ему про свою природную рассеянность, про склонность к созерцанию, про абсолютный и безоговорочный топографический кретинизм и про творческую составляющую личности. Ну не умеет она концентрировать внимание на всяких знаках, развязках и перестройках в другой ряд, неинтересно ей все это! А он твердит свое, усмехаясь: не кокетничай, и все тут. Нисколько, мол, ты от других не отличаешься. И все твои душевные вихри-полеты меж облаков и мысленные прыжки по кронам деревьев есть не что иное, как бессознательное кокетство, – вот она я какая, вся из себя творческая и порывистая, утонченная и непредсказуемая…
Подхваченная толпой, Наташа торопливо влетела в автобус, удачно протиснулась через бока и животы приготовившихся к выходу на следующей остановке пассажиров. Потом пристроилась в проходе меж теткой-тумбой с объемистой матерчатой кошелкой и студентом-ботаником довольно приличного вида. По крайней мере, не доносилось с его стороны жеребячьих запахов мужицкой юности. Овсяной кашей от него пахло, крепким кофе и дорогим средством от прыщей. Видно, с присутствием заботливой мамки ботанику сильно в жизни повезло.
А вот с теткой дело в этом отношении обстояло похуже. Несло от тетки чесноком, да так сильно, что, казалось, в отголосках съеденного бедолагой с вечера вонючего продукта, успевшего добросовестно перегореть в организме, тут же утонули Наташины собственные спасительные запахи «Кензо». Моментально ворохнулась внутри и болезненно напряглась диафрагма, и горло сжалось в подозрительном спазме – еще не хватало воспроизвести и показать окружающему народу съеденный на завтрак бутерброд с сыром. Нет, только не это! Надо срочно переключать сознание, улетать из точки соприкосновения собственного тела с отвратительной духовитой материальностью. Благо что она умеет вот так улетать. Раз – и нету ее. Ушла в пространство, дверку за собой захлопнула, и скоро не ждите. И совершенно зря Саша над этой ее способностью посмеивается, иногда очень даже помогает.
Однако ухода не получилось, как она ни старалась. И на кроны деревьев сквозь пыльное автобусное стекло смотрела, и за облака цеплялась, и пыталась воспроизвести в себе ту самую пронзительную мелодию из французского кинофильма, под которую бедный Бельмондо идет навстречу своему смертному часу, – ничего не получалось. Обстановка была не та. Чесночная катастрофа в тесной духоте автобуса праздновала свою победу, хоть умри.
Слегка поерзав на месте, Наташа попыталась развернуться так, чтобы создать для собственного обоняния
