накрытой столешницы скрывалась в темноте, давая возможность воображению судить об истинных ее размерах.
– Мои дочери, – объявила Ана. Они остановились по другую сторону стола, напротив девушек (никогда не имевший детей Петрович решил отчего-то, что дочерям больше подходит именно такой статус).
– Кло, – Ана указала рукой на девушку, поднявшуюся и сделавшую нечто вроде реверанса в знак приветствия. В руках у нее безостановочно метался клубок ниток, который она теребила привычным движением, что заметно диссонировало с ощущением мертвенного покоя, царящего в зале. – Ты можешь, хоть не надолго, отложить пряжу?
– Хорошо, мама, – снова чуть присела девушка. Она была не так уж и молода, но все еще хороша собой той особой красотой, которую придает лишь молодость, – тем больнее, когда с наступлением зрелости красота начинает увядать. И эта боль – то ли во взгляде ее, то ли в поведении (в готовности принять будущее, что бы оно не принесло с собой) – уже ощущалась. И в этом тоже была своя прелесть.
– Лахе. – С тем же заученным приветствием поднялась другая. Она, как показалось Петровичу, держала что-то вроде аптекарских весов, которые поспешно переправила под стол. – Ну совсем как дети! – беззлобно пожурила мать.
– Извини, мама, – я немного не успеваю… – Красота Лахе, безусловно, не была исключительно даром молодости: прежде всего она была похожа на мать – в ней чувствовалась порода и осознание этого факта, а также способность действовать в соответствии с ним, а значит, добиваться своего.
– Ладно, ладно, не всем это интересно… Легкий жест дирижера ладонью кверху: – Атро. – Поднялась третья; в руке у нее зловеще блеснул полированный металл. Это были ножницы, которые она непосредственным девчачьим движением сразу спрятала за спину. Мать только покачала головой. Девушка между тем – единственная из всех – проявила интерес к гостю: ее глаза – два черных отверстия, в которых светился едва заметный инфернальный огонек, – с любопытством смотрели на Петровича.
– А его-то как звать? – неожиданно низким, с легкой хрипотцой голосом капризного ребенка спросила Атро. Пожалуй, она была младшей из сестер и точно – самой красивой. Здесь присутствовали в гармонии (в той гармонии, которая только и обеспечивает истинную красоту) и прелесть юности, и своеобычность черт лица, движений тела, манеры говорить, и та харизма, что безвозвратно увлекает любого, на мгновение доверившегося ей.
– Петрович.
– Úван.
Они с Аной ответили одновременно и поэтому дружно рассмеялись. Лишь потом Петрович сообразил, что она, Ана, дважды переиначила его имя, сделав ударение на первой букве. – Иван, – еще раз повторила она, подтверждая таким образом свой вариант. – Ивáнов пруд пруди, а Úван только у нас будет. – Огонек в глазах Атро вспыхнул: любопытство всегда служило лучшим топливом для адского пламени. Неясным оставалось только, чтó именно заинтересовало дочку: то ли взаимоотношения матери с гостем, то ли его имя, то ли предстоящее положение в доме, обозначенное тремя словами: «у нас будет» – в качестве кого, простите?
