пять минут! – меня любезно принимали в доме. Потом Бурмистровы отвезли сынулю в Первопрестольную (вместе с Ольгой) и вознамерились объединить чада (надеясь, что от скуки и Оля покажется девицей).
Шибко богатая Оленька, по словам Бармалея, жила неподалеку – в этом виделся далеко не перст судьбы, – и иногда молодежь делала совместные вылазки в кабаки и театры.
Но никакой интрижкой не пахло. И пока Бармалею, делающему подобные заявления, я верила больше, чем его маме.
– Мама, перестань кричать и веди себя при лично!!
– Ты мне… ты мне рот затыкаешь?!?!
Из кухни донесся звон разбитой посуды, под этот аккомпанемент я открыла дверь и перешла порог, как Рубикон. Сбегать тайком под эти крики – значит признать себя провинившейся. Татьяна Васильевна лишь утвердится в собственной правоте и не позволит Бармалею оправдаться.
Моя мама никогда не позволяла себе повышать голос. Берегла достоинство. И на хамство отвечала таким морозящим спокойствием, что у любого крикуна язык моментально примерзал к гортани и пропадало всяческое желание изобретать обидные эпитеты. В присутствии сосредоточенной на внутреннем достоинстве мамы даже темпераментный спорщик – папа усмирял пыл и с громогласных восклицаний переходил на шепот.
«Никогда не уподобляйся базарной торговке, – говорила мама. – Гром словесный сотрясает воздух. За шумом пропадает смысл. Теряется. Настоящее слово ценно само по себе, не оформляй его эффектами. Иначе собеседник не услышит главного».
На шикарной Бармалеевой кухне – стиль хай-тек, стекло и хром – шла примитивная базарная разборка. Татьяна Васильевна смахнула со стола чашку – возможно, случайно, – Вася бычил шею и страшно пучил глаза.
(Хвала Создателю, Дмитрий Викторович на огонек не заглянул! Не знаю, как обычно проходят семейные сцены у Бурмистровых, но сильно не удивлюсь, если батюшка позволяет себе тумаков навешать отпрыску. Был бы повод.)
– До свидания, Татьяна Васильевна, – невозмутимо выговорила я. – Извините, что до ставила неприятности своим присутствием. До свидания, Василий. Спасибо за приют, – гордо повернулась я спиной и, уходя, добавила: – Все го хорошего.
Моя невозмутимость – Бог свидетель, только видимая! – обрушилась на Татьяну Васильевну, как падает на раскаленную сковороду кусок льда. Мебельная мама с шипением выпустила воздух сквозь зубы и сделала попытку адаптировать мой лед с достоинством: откинула царственным жестом со лба налипшие волосы и остановила устремившегося в прихожую сына повелительным окриком:
– Василий, вернись!
Бармалей сделал вид, что не услышал. В тот момент он вырывал из моих пальцев ручку чемодана.
– Алиса, – почти спокойно сказала Татьяна
Васильевна, – останься. Нам надо поговорить.
Второй кусочек хлеба
Узкое, похожее на заточенный стилет здание из стекла и гранита возвышалось над кружевными домиками старой Москвы восклицательным
