персону, не плотную и не газообразную, а вроде телячьего студня, от которого веяло холодом.
Он замер, затаив по-охотничьи дыхание, а персона повлеклась вбок, через оградки и кресты. Хотел крикнуть – стой! стрелять буду! – но горло стеснила внезапная икота, такая частая да надрывная, как припадок. Еле-еле смог выговорить – икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого. Не помогло. Прочитал кое-как три раза подряд Богородицу – и это напрасно.
Возвращаясь домой, перебудил пять кварталов. Свора бродячих собак не отставала, преследуя, как дикого кабана. К вечеру следующего дня, вконец измученный, красный от икоты и стыда, обливаясь слезами, он лизал в укромном уголке горячую соль с золой и запивал кобыльим молоком. Икота оборвалась, как не было, однако осталась тоска, давившая, будто камень. Пару раз он доставал из тумбочки наган, прицеливаясь в голову, где никак не укладывалось это происшествие.
Он думал, куда бы написать письмо с рассказом о кладбищенском опыте – должно же иметься научное толкование. И вот 23 февраля, в день Красной Армии, ему подарили какой-то журнал, где, между прочим, была статья о комарах. Он узнал много интересных подробностей из жизни мокрецов и долгоножек, звонцов, галлиц и толкунов. Оказалось, толкуны любят роиться тихой влажной ночью, образуя разные фигуры, вроде столба или даже человека.
Вот уж свалился камень! Как легко стало! Понятно, простой комариный рой! Что же ещё? Ничего странного – комары толкуны! Мог бы и сам догадаться. Комарливая выдалась ночь. Ну, а икота – что икота?! – с каждым случается, когда неловко затаишь дыхание.
Тогда же он научился дышать правильно, и на моей памяти икнул один единственный раз. А день рождения отмечал 23 февраля, хотя родился двадцать первого по старому стилю.
И всё же ничтожное сомнение, видно, осталось, какой-то маленький червячок. Спустя много лет, он развёл в огромной бочке комаров-толкунов, надеясь окончательно удостовериться. Толкуны прекрасно роились, но участок был садовый, а не кладбищенский, поэтому, наверное, человеческая фигура у них не получалась. Зато в наш сад не лазили за яблоками, стороной обходили, настолько свирепыми кровососущими урождались толкуны.
Однажды, уже после войны, по дороге на работу его обокрали в трамвае. Очень ловко вытащили кошелёк с деньгами. Конечно, он был крайне раздосадован. Не из-за денег, а потому, что именно его смогли обчистить, будто простака и раззяву. И решил поймать карманника. Для успеха операции требовалось, собственно, немного – ездить, как обычно, в трамвае на работу с новым кошельком в прежнем пиджаке, но на чеку, с повышенным вниманием, чтобы сразу схватить мазурика за руку и волочить в милицию.
Прошла неделя-другая, а на кошелёк не покушались. То ли вор сменил временно маршрут, чуя своим уголовным нюхом засаду, то ли не в его принципах было обирать подряд одного и того же, или просто подозревал,
