фотокарточках были сняты штабеля леса, сложенные из пяти рядов бревен, по шести штук в каждом. С помощью лупы я разобрал цифры на первом штабеле:
4 3 35 13 25 50
10 11 29 23 40 41
35 22 4 26 16 33
15 6 24 49 31 17
44 6 36 20 48 12
И на втором:
25 35 48 10 50 29
40 2 33 3 30 5
43 7 48 12 36 6
15 4 48 24 17 31
50 18–20 48 12
Сразу обнаружилось, что все надписи сделаны одним и тем же шифром, но я понял, что мне едва ли удастся их расшифровать. Предположить, что каждая буква обозначается одним определенным числом, было невозможно. В русском алфавите всего тридцать две буквы, включая ъ, э и й, а в зашифрованных надписях – сорок девять различных чисел, от 1 до 52, исключая три числа: 38, 39 и 46.
Если бы количество встречающихся в зашифрованном тексте различных чисел соответствовало числу букв алфавита, естественно было бы думать, что здесь имеет место простая секретная азбука, где каждая буква обозначается одним определенным числом. Такой шифр разгадать нетрудно. Достаточно было бы подсчитать, как часто в тексте встречаются те или иные числа, и сопоставить результаты подсчета со статистикой повторяемости букв в русском языке. Но здесь этот метод был неприменим – различных чисел было по крайней мере в полтора раза больше, чем букв в русском словаре. Очевидно, шифр был какого-то другого типа, и разгадать его мне оказалось не под силу.
Единственно, до чего я додумался, было следующее: каждая надпись, полностью списанная, оканчивалась одинаково тремя числами – 20, 48, 12, что напоминало какую-то подпись. Я вспомнил, что тайное общество именовало себя «Юные разведчики-патриоты», и предположил, что эти числа означают «ЮРП». Это было довольно вероятно, но противоречило моей прежней догадке, что числа не обозначают букв.
Я ломал голову над этой задачей целый день без всякого результата и наконец понял, что орешек этот мне не по зубам.
Глава V. Смерть в заброшенном карьере
Мне пришло в голову, что полезно было бы посетить семью Сердобиных и побеседовать с матерью Толи, а может быть, и с самим Иваном Ивановичем, если только психическое состояние его позволит это сделать. У них могли остаться какие-нибудь записки или материалы, которые помогли бы расшифровать надписи.
На другой день я взял все свои записи и отправился к Сердобиным. Они жили в старом заводском поселке, по другую сторону завода.
Их маленький деревянный домик, заросший со всех сторон полынью и крапивой, стоял на самом краю поселка, возле оврага. Я постучал. Мне открыла дверь высокая пожилая женщина, гладко причесанная, с бледным и серьезным лицом. За ней стоял красивый мальчик лет шестнадцати – видимо, ее сын. Это были мать Толи Ксения Васильевна и его младший брат Петя. В домике было чисто и опрятно. Чувствовалось, что семья Сердобиных не испытывает материальной нужды (они получали за погибшего сына-героя большую пенсию), но в доме царила печаль: ни мать, ни сын за все время разговора ни разу не улыбнулись.
Я представился и объяснил цель прихода. Мне хотелось бы знать, не осталось ли после Толи (я хотел сказать: «после покойного Толи», но удержался) каких-нибудь записей, дневников или еще чего-нибудь,
