– муж, улыбается и подмигивает фотографу. Даже сейчас могу вспомнить запах моря, вкус солёных капель, что долетали до берега и ощущение безграничного счастья.
– Неважно…
Быстро переворачиваю фоторамку, и подталкиваю Настю в сторону кухни. Мы же домой не просто так пришли, а чай пить, а значит – за стол.
Девочка усаживается на один из барных стульев, отказавшись усесться за столом. Ставит на стойку свою свинку и начинает о чём-то с ней переговариваться. Я почти не прислушиваюсь к её голосу, мои мысли сейчас направлены туда, куда совсем не следовало бы. На Илью.
Я почти не успела составить о нём никакого впечатления, но то, что видела, скорее оставило приятные ощущения, чем дискомфорт. Хотя, он напоминал мне ёжика – колючего такого, готового на любое слово сначала отреагировать, а потом подумать, стоило ли оно того. И волосы такие же – взъерошенные, будто торчащие в стороны иголки. Сразу как увидела его, поймала себя на совершенно неуместном желании, что хочется руку протянуть и вихры непослушные пригладить. А глаза у Ильи пронзительно-голубые. Яркие такие, но в то же время с оттенком холода. Словно пелена на них льдистая.
– А мы сейчас не просто чай будем пить, а кашу поедим. С фруктами. Любишь такую? – уточняю у Насти, уже поставив кастрюльку на плиту. Наливаю молока, только теперь понимая, насколько я сама голодна. Даже под ложечкой свербит от того, какой аппетит просыпается.
– Люблю.
Девочка поворачивается ко мне и вдруг выдаёт то, от чего замираю с пачкой хлопьев в руках:
– Ты ведь не та мама, что у меня раньше была? Другая же?
Самым верным будет сейчас объяснить, что я вообще не её мать. Ни та, ни другая. Почему же так болезненно сжимается сердце в груди от необходимости произнести эти несколько слов? Будто бы сделаю что-то непоправимое, если всё же развею надежды ребёнка.
– А если другая? – уточняю, засыпая овсянку в закипевшее молоко.
– Папа сказал, что та не вернётся никогда. Но я тебя когда увидела, поняла всё.
– Что именно поняла?
– Что мама ко мне вернулась. Только не та, а другая.
Она пожимает плечами и продолжает болтать с поросёнком. О том, как завтра мы пойдём в зоопарк, куда папа её так ни разу не сводил, хоть обещал. И о том, что хочет сшить свинке какую-нибудь одежду. Это всё выворачивает наизнанку, и мне приходится отвлечься на кашу, чтобы только не позволять мыслям одолевать меня каждую секунду.
Снимаю овсянку с плиты, даю немного остыть, раскладываю по тарелкам. Добавляю масла и достаю фрукты. Вадим их любит – персики, груши. И ягоды тоже любит. Сейчас в холодильнике килограмм клубники лежит, чудесной, спелой, от которой запах по всей кухне, когда нарезаю её дольками и кладу перед Настей. Она уже уминает овсянку с таким аппетитом, будто нет ничего вкуснее на свете. И я тоже принимаюсь за еду. Улыбаюсь, когда девочка делает вид, что кормит поросёнка. На этом пока завершаю нашу беседу. Всё совсем не так, как я себе представляла. Настя прекрасно отдаёт себе
