и в упор спросила: «А добрые?»
Добрые поступки чаще всего совершаются из-под палки. Хотела бы я знать, почему…
– …Разве мы с отцом так тебя растили? Мы ли не отдавали последнее, только бы поступила в институт, только бы выучилась, вышла в люди. Я вот неграмотная, всю жизнь маюсь, все для дочери, для кровинушки. Отблагодарила, спасибо…
– Скучно, мам. Помолчала бы.
– Вот как она с матерью разговаривает!
Всплеск рук, покрасневших от работы, распухших – обручальное кольцо так и въелось в безымянный палец. Ох и тяжел удар мясистой натруженной кисти, если по материнскому праву вздумает проучить дочь по щекам!
– Это так она с родной матерью разговаривает! Постыдилась бы, ведь из института выгнали, замуж никто не берет – еще бы, кому нужна такая, рук об работу марать не хочет, все стишки царапает…
– Да скучно же.
– Скучно ей!.. – И со слезами: – Скучно ей, видите ли…
Дверь захлопнулась. За дверью исчезли и мать, и летний фартук, и запах жареной картошки. У колодца на снегу стоит Мария без шапки, волосы черными прядями по плечам, ведро утопила. И закрытой двери говорит Мария:
– Господи, как я люблю тебя, мама. Как я люблю тебя.
Первое, что сделала, возвратившись в город, – позвонила Белзе. Трубку сняла Асенефа. Вежливость выдавила из Марии слова, точно зубную пасту из старого тюбика:
– Как дела, Аснейт?
Египтянка ответила:
– Помаленьку. Сестра вот на днях погостить приезжает.
– Манька-то?
– Это ты – Манька, – процедила Асенефа. – А она – Манефа.
Мария легкомысленно отмахнулась.
– Да, я и забыла. У вас же полдеревни все Манефы…
Асенефа помолчала немного. Потом – из той же выморочной вежливости – спросила:
– Ну, а ты как?
Зачастила, тараторка:
– Представляешь, моя мать, вот сумасшедшая баба, потащила меня на дачу. Курятник свой укреплять. Я говорю: работяг наняли, деньги дадены, чего еще укреплять-то? Нет, говорит, надо проследить, сейчас халтурщиков и обманщиков много.
– И правильно, – сухо сказала Асенефа. Одобрила матери марииной поступок. – Народ нынче жулье, за всеми глаз нужен.
За один голос только удавить бы египтянку. Как вату жует.
– В общем, три дня проторчали на холоде, форменный колотун. Кроме сосен ничего не видали. А я ведро в колодце утопила, – похвалилась Мария. Больше ведь все равно говорить не о чем. Асенефа молчит, слушает. – Ух, мать и ругалась. Ей теперь на месяц разговору хватит. Зато съехали в тот же день, воды-то не достать. Ведро вот новое покупать придется…
Поговорили достаточно, чтобы к главному перейти. Мария ждала этой секунды с радостным нетерпением, Асенефа – со злорадством.
– А Белза дома?
– Дома, – мстительным каким-то тоном сказала Асенефа.
Мария
