срочно уносить ноги, пока псы не разорвали на части, а боны не затоптали своими мартинсами то, что от меня останется. И всю неделю потом меня не мучили угрызения совести, вместо них душил страх, не давала покоя мысль ― вдруг все узнают? Боны, родители, милиция. Что со мной будет? Это больше всего меня волновало.
Вдруг сейчас в дверь постучит мент? Вдруг в окно прилетит камень, пущенный бонами? Город хочет крови, моей крови. Я пряталась, как крыса. Вдруг меня поймают? Когда меня поймают? Вдруг запомнили мою внешность, найдут? Вдруг они сейчас идут по моим следам? Страх неминуемого наказания сводил с ума.
Когда в последующие дни на улице кто-то смотрел на меня, сердце падало в пятки. Он знает, точно знает, иначе бы не стал смотреть. Видя проезжающую милицейскую машину, я вся дрожала и жмурилась. Она за мной. На меня наденут наручники и заберут меня в тюрьму. Но сильнее всего был страх мести бонов.
Как теперь жить, я не знала. Я будто стала роботом: вставала, завтракала, тенью слонялась по дому, снова засыпала. Ходила невыспавшаяся, напуганная, ничего не соображала. Краски жизни поблекли, остался голый страх. Я почти все время проводила в одеяле, завернувшись в него, как голубец в капустный лист. Слышала только Олин голос в коридоре:
– Мама, с Дашкой что-то не так… Не шевелится. Потрогай ее лоб, может, она умерла?
Зарядка на телефоне села. Не было сил даже воткнуть в телефон провод.
В воскресенье днем раздался деликатный стук в дверь.
– Кто там? ― спросила Олька, перелистывая страницу книги и разворачивая очередную конфету.
Я узнала бы его из тысячи человек по одному шуршанию одежды. Когда он стеснялся и нервничал, то беспокойно мял край своей футболки. Это был особый звук, я не могла его спутать ни с каким другим.
– Сова? Сова, ты чего? Оль, чего с ней?
– Она умерла, ― сказала сестра, жуя конфету.
– Как умегла? ― Голос Тотошки упал. ― Не может быть.
– Потыкай ее. Мы с Катькой тыкали, она не шевелится. Мама приходила, не тыкала, но разговаривала с ней. Дашка не отвечает. Думаю, что она умерла.
– Хм… Такая жага стоит, что, если б умегла, тгуп за несколько дней стал бы жутко вонять. Чувствуешь что-нибудь? ― Я услышала, как Тотошка зашмыгал носом.
– Неа, ― раздалось Олькино сопенье.
– Значит, живая пока. Сова! ― Он хлопнул меня по спине. ― Пгекгащай давай комедию ломать. Ты не сдохла и нечего пгитвогяться. Мы с Олькой гаскгыли твой обман. Давай, вставай.
– Зачем?
– Ну, может, потому, что жизнь пгодолжается?
– Это ненадолго, ― мрачно сказала я.
– Ничего не ненадолго. Из любой ситуации есть выход, надо пгосто его найти. Пойдем, подышим воздухом. Что-нибудь пгидумается.
Откинув одеяло, я развернулась и посмотрела на Тотошку.
– Тебе легко говорить, не тебя обещали грохнуть. Ты спокойно можешь прогуливаться по городу
