он встретил ее на остановке автобуса, и они шли солнечным осенним утром по улице, усыпанной светящимся желтым листом. Таня на всю жизнь запомнила эту праздничную улицу, голубизну за дрожащей желтизной, иногда красно-зеленые пятна кленов и влажный, бурый от растоптанных листьев тротуар – она шла и была весела, и была счастлива, и немного волновалась, и старалась ни о чем не думать. Целовались нежно и долго, она закраснелась и стала задыхаться. Они сидели на диване, он сдвинул платье и стал целовать ее плечи и грудь. Преодолевая сопротивление, стал расстегивать пуговицы на спинке и стягивать платье вниз. Потом вдруг отпустил и сказал: «Тань, неужели мне нужно это делать силой?» Она, прижав руки к груди, молчала и кусала губы. Потом отозвалась: «Нет, не надо», – но сидела, только сидела и ничего сама не делала. Он откинулся на диване и сложил руки на груди, она встала и, натягивая платье на плечи, сказала со слезами: «Костя, я могу для тебя все, абсолютно все, если тебе хочется вот обязательно сейчас, а что будет потом, тебя уже не интересует, как будто потом у нас уже все, и я могу быть тебе не нужна».
– Таня, ты о чем? – спросил он с дивана.
– Не знаю, Костя, но как-то все… прости…
– Ты мне нужна, Таня, я тебя люблю, – мрачно ответил он, отвернул голову и сказал стенке: – Ты меня замучила.
– Хочу, чтобы это было по-другому.
– А я хочу видеть и целовать где хочу, в конце концов, и на улице, при всех, и дома, и в белье, и голую, ты что, дура, что ли, не понимаешь? Давай, сиди тут, а я пойду в ванную заниматься онанизмом, – и совсем отвернулся от нее к стене.
Она стояла около дивана и смотрела на него, а потом сказала: «Смотри». Он не двигался, пока шумело платье, но не выдержал и повернулся: она была в белье, он поднял взгляд, и она тогда, глядя ему в глаза округлившимися глазами, приспустила колготки и трусы. Он опять поднял на нее взгляд:
– И что, Тань, можно целовать?
– Нет, подожди, – сказала она, повернулась как-то полубоком и серьезно, быстро, взглядывая на него, стянула с себя остальное, сложила на стул и голая повернулась к нему:
– Вот, твоя, Костя, понимаешь? Я твоя, а ты мой единственный и любимый на всю жизнь, если хочешь сейчас, то… пожалуйста, скажи мне, не бойся, скажи… я соглашусь, не бойся… но лучше, прошу, не будем спешить, мы же не животные. Я очень прошу тебя…
– Я не боюсь, – ответил он, – тут кто-то другой очень сильно за себя боится, а я жду тебя, давно, Тань, и сказал тебе уже раз сто, наверное… иди ко мне.
Он ждал, что она присядет, а он обнимет ее и потянет к себе, но она отступила к окну и продолжала там стоять и дрожать от холода.
– Может, хоть от окна отойдешь?.. Блин, ну, хорошо, хорошо, Таня! Не плачь только, не будем спешить.
Подождем еще пару лет. А то что-то разогнались за последние полгода. Уйди ты от окна, прошу тебя, из соседнего дома твою голую задницу видно.
– Мы
