илась на него поверх очков.
Он ждал в дверях – терпеливо.
– И что вам нужно?
Он улыбнулся, чувствуя собственное собачье заискивание. Он то и дело заискивал, особенно в последнее время.
– Моя фамилия…
– Дверь.
– Простите?..
– Закройте дверь.
Он помолчал секунду.
Как плохо все начинается!.. Как отвратительно все начинается. Хуже не придумаешь. Ему просто необходимо стать здесь… своим, и ничего не получается!..
Впрочем, у него вообще ничего не получается. Особенно в последнее время.
– Я могу зайти потом…
– Не нужно потом! – рыкнула хозяйка кабинета. – Вы уже зашли сейчас! Закройте дверь. Пройдите. Сядьте.
Вот на кого она похожа – на ефрейторшу из черно-белого фильма про войну! Ему всегда нравилось придумывать сравнения.
Он проделал все, как было велено: закрыл, прошел, сел, и очень неудачно! Оказалось, что кресло глубокое, вязкое, низкое, и теперь взгляд его упирался как раз в узел ее пионерского галстука. Чтоб добраться до лица, приходилось смотреть вверх.
– Вы кто? Автор? Если так, то вам на второй этаж, я авторов не принимаю.
Он вдруг развеселился – настолько, насколько позволяло его теперешнее положение.
– Почему… автор?
– У вас недокормленный вид, как у всех писателей. Или вы с бумагами от Канторовича?
– Моя фамилия Шан-Гирей. – Он облизнул губы, которые все время сохли. – И я новый сотрудник издательства.
Конечно, она ничего не услышала, кроме странной фамилии!..
– Ка-ак?!
– Шан-Гирей, – повторил он. – Пишется через черточку, то есть через тире. То есть через дефис. У Лермонтова, если помните, были родственники по линии бабушки как раз Шан-Гиреи…
– Да при чем тут дефис и родственники Лермонтова?! – Она сдернула очки. – Вы кто?!
– Я новый заместитель генерального директора. – Ей-богу, он чувствовал себя виноватым, как будто признавался в чем-то постыдном! – Я шел мимо, а у вас дверь была открыта, и я решил…
Очки шлепнулись на пол с дребезжащим звуком. Он кинулся их поднимать, но, пока доставал себя из кресла, она уже вынырнула из-под стола, зажав очки в руке, дико на него взглянула и схватилась за телефон.
Ну да, конечно. Следует немедленно все проверить. Какой, к черту, из него заместитель генерального! Того и гляди, милицию придется вызывать, а то и санитаров.
– Настя, соедините меня! Нет, прямо сейчас. – Она послушала немного. – Хорошо, я подожду. А вы сядьте, сядьте!..
Решив, что в кресло ни за что не вернется, он огляделся, обнаружил три стула, стоящих вдоль стены, сел на средний, справа пристроил сумку, а слева куртку. Потом решил, что таким образом занимает слишком много места, и пристроил куртку на сумку. Потом еще немного подумал и взвалил весь ком себе на колени.
Хозяйка кабинета следила за его возней, не отнимая трубки от уха, – очень неодобрительно, немного даже с подозрением.
Видимо, на том конце линии что-то произошло, потому что выражение у нее моментально стало притворно-ласковым, нежным, как будто абонент из трубки мог воочию наблюдать «ряд волшебных изменений чудного лица».
– Анна Иосифовна, это я. Простите, что беспокою, но ко мне пришел человек, который утверждает, будто он ваш новый заместитель, а я ничего об этом не зна…
В трубке заворковало, довольно громко.
Слов он не мог разобрать, конечно, но понятно было, что говорят убедительно, даже настойчиво, и чем дальше, тем больше эта настойчивость повергает ефрейторшу в растерянность.
Растерянная ефрейторша – своеобразное зрелище.
– Хорошо, – сказала она так, как по уставу положено говорить «есть!»: ясно, громко, четко. – Поняла. Да. Сделаю все, что смогу.
Задумчиво постучала себя по ладони смолкшей трубкой, выбралась из-за стола, подошла к окну и уставилась на улицу.
Он ждал.
Ефрейторша спохватилась, подтянула узел шейного платка, смахивавшего на пионерский галстук, выдохнула, как будто хлопнув стопку, и повернулась к нему.
– Итак, здравствуйте! – Это было сказано до странности бодряческим тоном и так фальшиво, что ему вновь стало неловко. – Меня зовут Митрофанова Екатерина Петровна, будем знакомы.
Издали протянув руку, она двинулась на него, он вскочил, куртка полетела на пол, сверху плюхнулась
