так девка.
Нянька затрясла головой при этих словах, сделала большие глаза.
– Ну что? – спросил Рык, вытаскивая кляп.
– Не было этого, не смотрел меня никто, все время в подвале просидела, света белого не видючи…
Кляп Рык вставил обратно, а Полоз за обман купцу сломал палец на ноге. Заорал купец, ногами засучил, будто и впрямь от боли да от пытки убежать мог, связанный, со спутанными ногами.
Но снова начал плести про незнакомого: мол, по говору вроде как из приморских краев… медленный такой говор, с шепелявинкой.
За шепелявинку ему выбили зуб. Полоз ударил легонько, но зуб у Жмота вылетел, и потекла кровь по лицу.
– Да что ж вы делаете? – зачастил купец, и голос его рыкающий стал вдруг жалостным и робким. – Ни за что же муке предаете… Я ж всю правду, как перед Сторожами. Доченьками своими клянусь, всеми четырьмя… Ради них пожадничал, ради кровинок моих… Подрастают, старшей уже пятнадцать – замуж пора. А без приданого кто ее возьмет? Перекати-поле, безродный какой, без дома, без дела… Вот и кручусь, как могу. Головой рискую, господа ватажники, в пасть ко зверю дикому ее кладу. Монетку к монетке собираю, там чешуйку, там ноготок, а там, глядишь, змейку золотую…
Рык и Полоз не торопились. Пока ватага готовила ужин, они медленно тянули из купца правду, с кровью тянули, с криками да стонами купеческими. Только у купца терпения много было: даже потеряв окончательно оба мизинца на руках, он продолжал тянуть свое о дочках да приданом, обещал все свои сбережения отдать, тайники выдать да записки долговые на многие тысячи золотых змеек господам-ватажникам передать.
И это было странно. Ведь не пытался Жмот деньги утаить, плакал, просил забрать, только не мучить. Жизни лишить просил, только не мучить и не заставлять оговаривать себя.
– Не нападал я на княжьего ребенка, не похищал княжну… да и как я мог на дитя малое, ей же три года всего… Три годочка! Я же своих доченек на руках баюкал, когда жена померла. Ночи не спал, пеленки сам менял… Как мог бы я на муки девочку отдавать… – купец замолчал вдруг, поняв, что про муки это он напрасно сказал, что про муки у него-то не спрашивали. И не знали ничего.
И тут он снова закричал – Рык и Полоз дело пыточное хорошо знали, не один упрямец через их руки прошел. Сколько их, терпеливых, клялись и божились, Сторожами клялись, огнем испепеляющим, а все равно рассказывали. Не на первый день, так на второй, не на второй, так на третий. Кто после пытки огнем, а кто руки лишившись или кожи с обеих ног.
Но Жмот кричать-то кричал, но от слова своего не отходил.
Не похищал – и все тут. А про муки – обмолвился. Пожалел дочку княжескую да и представил себе страхи да муки… Вот и ляпнул. А так… Да если бы он знал, что это нянька. Если бы знал! А то ведь ему ее в мешке передали, сунули из саней в сани на самом выезде из посада.
И тут снова ошибся Жмот. Кликнули Враля, который с обозом от самого постоялого двора ехал, – нигде не останавливались
