Лютый и, словно оправдываясь, добавил: – Не привык еще к своим возможностям, вот и забываю…
Повинуясь движению его пальцев, нижние корни потянулись к нам. Мощное щупальце обхватило меня за пояс и с силой дернуло вверх. Раздался громкий чмок, и я вознесся над водой, рассеянно отметив про себя, что сапоги так и остались в болоте. Рядом так же выдернуло Ома. Корни ловко передали нас растущим выше хищно извивающимся отросткам. Двигаться почти не пришлось. Мы только придерживались за необычных спасителей, которые, не очень церемонясь и не учитывая человеческую физиологию, все время норовили перевернуть нас вниз головами. Наконец последние, самые длинные и толстые корни, растущие на краю воронки, упруго раскачались, размахнулись и сработали на манер катапульт, отшвырнув нас на несколько шагов от ямы.
Глубокая лужа смягчила удар о землю, но и этого мне хватило, чтобы потерять последние силы. Глаза закрылись сами собой, и я погрузился то ли в глубокий сон, то ли в полуобморок. Краешком ускользающего сознания понял, что меня поднимают и куда-то несут. Сквозь толщу дурманящей пелены, мягким одеялом окутавшей разум, я улавливал слова Лютого:
– Извини, брат, не сразу сообразил, что делать. Никак не могу привыкнуть к этим своим новым способностям. Ничего, главное, выбрались, спасибо моей гадской бабушке…
Потом меня уложили на что-то твердое, и мир вокруг перестал существовать…
– Просыпайся, лейтенант!
Просыпаться я не желал. О чем заявил совершенно безапелляционно, послав говорившего по сложному, извилистому маршруту до самого мрака. После чего перевернулся на другой бок, намереваясь отдыхать столько, сколько захочется. Не тут-то было – на плечо легла могучая длань, встряхнула меня, а в ухо проорали:
– Подъем, лейтенант! Хватит ночевать!!!
Я вскочил, вслух давая нелестные характеристики разбудившему меня сыну гор и призывая на его голову всевозможные кары лужьи.
– Раз так ругаешься, значит, жить будешь, – раздался над головой насмешливый голос Ома. – Идти-то сможешь?
Я протер глаза. Передо мной стояли Лютый и мастер Триммлер, державшие в руках какие-то узелки. Вид у обоих был неважный: грязные, уставшие, измученные. Лицо и одежду Лютого покрывали пятна сажи, волосы слиплись и висели неопрятными сосульками. Гном выглядел постаревшим на добрый десяток лет: под глазами залегли тени, уголки губ скорбно опустились. Верхние пуговицы на камзоле вырваны с мясом, истерзанная рубаха под ним расходилась, открывая тугую, с проступающими пятнами крови, повязку на груди. На лбу мастера Триммлера наливался огромный черный желвак, кожа на котором была рассечена. И еще что-то в его лице было не так, только я не мог сообразить, что именно.
– Ты сможешь идти? – повторил Лютый.
Я встал, пошевелил руками, потянулся, переступил с ноги на ногу, даже сделал пару приседаний и заключил:
– Смогу.
Обращенные ко мне пристальные взгляды просветлели, угрюмые лица на миг осветились радостью.
