сквозь краску на них проступала ржавчина, а я не хотел пачкать свои новые джинсы. Да и на ногах я держался достаточно крепко, хотя, честно сказать, находился слегка под хмельком. Но это мое обычное состояние, я к нему давно привык, поэтому всерьез считал себя трезвым.
Пил я малыми дозами, но в течение всего дня. И всему виной мой дурной характер. Я не алкоголик и, пожалуй, с легкостью могу отказаться от спиртного, но для меня это, увы, неприемлемо. Дело в том, что в трезвом состоянии я плохо управляю собой. Такая вот у меня беда – с детства страдаю синдромом бескомпромиссной справедливости и все воспринимаю в белом или черном свете. Увы, я не различал полутонов, для меня не существовало «не совсем плохих» или «не очень хороших» людей. Одно из двух: либо ты хороший, либо плохой; или ты делаешь добро, или творишь зло. Все бы ничего, но еще в старших классах я взял на вооружение изречение знаменитого Платона. «Кто не совершает несправедливости – почтенен; но более чем вдвое достоин почета тот, кто другим не позволяет совершать несправедливости». Этот девиз стал моим жизненным проклятием. В десятом классе я жестоко избил соседа по парте за то, что тот назвал мою хорошую знакомую шлюхой. Хотел ударить в лоб, а попал в глаз – парень едва не лишился зрения, а на меня завели уголовное дело, которое так и не дошло до суда, но нервных клеток сгорело вагона два, если в пересчете на уголь. В одиннадцатом классе я схлестнулся с уголовником, который на моих глазах отобрал у женщины сумку. Мне бы пройти мимо, а я его догнал и зарядил ему кулаком в нос. Едва не убил отморозка, а потом за мной его дружки с ножами гонялись, мстили за него. И ведь порезали – финкой по животу полоснули; еще бы на миллиметр глубже, и – привет работникам ритуальных услуг.
В первом случае мне грозила тюрьма, во втором – смерть. Но сколько их было – ничем не примечательных моментов, когда я давал волю рукам! Добро должно быть с кулаками. Но дело в том, что это «добро» само по себе любило подраться.
Про армию лучше не вспоминать. Чуть ли не в первый же день я подрался со «стариком» за то, что он, походя, пнул меня сапогом под копчик. Надо было стерпеть, промолчать, но мой буйный характер и тяга к справедливости нацелили кулаки на обидчика. С ним я справился, за что вскоре жестоко поплатился. Ночью меня подняли с койки, отвели в умывальник, где по мою душу собрались «деды». Я сопротивлялся; кому-то, помнится, разбил нос и подсветил глаз, но все-таки меня свалили с ног. И до постели я в ту ночь еле дополз. Через несколько дней история повторилась. Меня снова отвели в умывальник. На этот раз я кому-то выбил зуб, но все равно остался в проигрыше. Через какое-то время мне досталось снова, но кому-то из «стариков» я сломал челюсть. Только тогда «деды» отступились от меня, зато вплотную занялись молодежью из моего взвода. Как итог, сослуживцы моего призыва меня возненавидели. Даже «темную» хотели мне устроить, но не решились, ведь кулаки у меня – будь здоров. Через какое-то время мы сами стали «дедами», но антипатия ко мне сохранилась, потому что я не позволял им обижать «молодых». Такой
