знаниями и положением. А уж этого добра за три года Султан скопил немало…
– Покажи, – приказал Темирбаев, возвращаясь в кабинет.
Вэйань послушно придвинул лежащий на углу стола коммуникатор, отбросил на плечо иссиня-черную косу, подключил к «балалайке» психопривод. Задержав дыхание, Айбар уставился на небольшой экран, сбоку заглянул Пружинка.
Телохранитель лично наблюдал за прибывшими. Съемку вел с крыши одноэтажного барака, где ютился персонал свинофермы и другой рабочий люд, приносящий прибыль хозяину. Когда два угольно-черных автомобиля припарковались возле лучшей из двух гостиниц Тайги, изображение надвинулось. Молодец, Фэн, предусмотрительный малый.
Действовали пришлые уверенно и четко. Не выключая моторов, выгрузились из машин, взяв транспорты в оцепление. В руках виднелись «дрели», которые бойцы совершенно не скрывали. Осматривались без спешки, с наигранной ленцой, но Султан точно знал, что боевые «балалайки» настроены на режим внезапной атаки.
Из второй машины выскользнул мужчина – худой, высокий, светловолосый, одетый в дорогой синий костюм. Наверняка пуленепробиваемый… Голову мужчина держал низко опущенной, лица почти не открывал. Показавшись в кадре всего на пару секунд, тут же исчез в дверях гостиницы, сопровождаемый большей половиной охранной группы. Двое «телков» вернулись в джипы, отгоняя их с улицы на задний двор «Люкса».
– Это всё, – отчитался Вэйань, выключая психопривод.
– Идите работать, – сухо бросил Султан, и помощники сразу поднялись на ноги. – Фэн, я хочу знать о передвижениях этого человека всё. Что он будет кушать на завтрак, куда пойдет и с кем заведет беседу. Это ясно?
– Да, хозяин.
Помощники удалились, а Айбар снова прошел в спальню. Прямо через голову стянул с себя повседневную рубаху, швырнул поверх пижамы. Придирчиво осмотрев гардероб, вынул из шкафа не новый, но еще вполне приличный костюм и галстук. Застегивая пуговицы, Султан с неодобрением заметил, что у него подрагивают кончики пальцев.
CREDITUM IV
Мир жесток, это Митяй знал точно. Испытал на собственной шкуре: впитал, познал, принял. Он жесток с первых минут твоего существования, с первого шлепка санитара, заставляющего кричать истошно и надрывно. С первых дней пребывания в детском доме, с первых уроков в так называемой школе-интернате, с первых метких и болезненных ударов надзирателей и учителей. С первых драк со сверстниками и старшими мальчишками, с первой кражи и первого наказания в карцере.
Он был жесток к нему, Димке Пологову, все двенадцать лет до Толчка, еще до того, как он навсегда стал Митяем. И почти ничего не изменилось, когда наступило «потом». Когда мир вздрогнул, слетев с катушек, для бывшего Дмитрия Пологова не изменилось ничего.
Едва всё полетело в тартарары, он тоже полетел. В прямом смысле этого слова. В автобусе, наполненном такими же, как он сам, детдомовцами, обалдевшими от страха. Орущими и прыгающими по салону,
