что происходит с другой стороны – с той, которая выходила к лесу…
И тут же сообразил, что можно попытаться узнать все быстрее.
Он протянул руку к телефону, но не успел взять трубку, как его опередил звонок.
– Привет, Гена, – сказал он, сразу узнав голос.
Геннадий Савельев, единственный настоящий друг Фридмана, жил в двухкомнатной квартире девятого этажа, выходившей на обе стороны дома. Бывший известный журналист самой популярной городской газеты, в свои сорок шесть лет он кормил семью, работая охранником. Не волкодавом в серьезном агентстве, конечно – а тем, кого в прежние времена именовали сторожем или вахтером. Сутки через двое, а в свободные дни что-то писал. Упорно и яростно, надеясь пристроить в Москву и вернуть себе былую славу.
– Я тебе сам хотел позвонить, но ты успел первым.
– А что, Айзик – случилось что-то? Сломалось что-нибудь у тебя?
– Да нет, у меня-то ничего не сломалось. Но случилось-таки, судя по всему. Ген… Дом дрожит. У меня квартира ходуном ходит. Взгляни, пожалуйста, что там происходит…
– Что… Хрен в пальто, – выругался Савельев, всегда отличавшийся несдержанностью на язык. – Сваи бьют, вот что.
– Сва-и… – прошептал Фридман и поднес свободную руку к горлу, словно кто-то перекрыл ему кислород. – Но как…
– Так, – перебил Савельев. – Я сейчас спущусь. Водка у тебя есть, или мне прихватить?…
3
Дом, в котором они жили, стоял на городской окраине.
Со двора – из Фридмановой квартиры – открывался обычный городской вид. Замкнутый прямоугольник из серых унылых девятиэтажек. Над крышей, лифтовыми башнями и покосившимися в разные стороны телеантеннами противоположного строения – уходящие в марево ряды таких же домов-коробок, и горизонт, зубчато изломанный силуэтом верхних районов: их город стоял на холмах, и все улицы проходили на разных уровнях.
Тыльная же сторона выходила в лесопарк.
Точнее, на огромный овраг, плавным полукольцом охвативший окраину. За провалом начинался лес. Который тоже перетекал с пригорка на пригорок. С Савельевского балкона было видно, как там проблескивают серые извилины озер. На холмах кое-где торчали из-за деревьев разрушенные дома – то ли покинутые дачи, то ли умершая деревня.
И этот лес за оврагом, живший круглый год своей жизнью по своему расписанию, наполнял существование чем-то особенным, негородским.
Конечно, красоты природы касались лишь тех жителей, которые имели окна на ту сторону. Фридман же круглый год видел одно и то же: унылый двор, изгаженный и заставленный машинами; лишь от сезона к сезону менявший цвет с белого на черный, потом зеленый, желтый, и снова черный и снова белый…
Но всякий год весенний ветер, пролетая над лесом, омывал даже двор ароматами цветущих деревьев.
А когда наставала пора пробуждения, чуткое ухо музыканта ловило долетавшие из-за дома голоса птиц и лягушек.
