еще только начинал шевелиться, еще совсем небольно покалывал изнутри глубоко спрятанным острием. И щекоча душу недозволенными снимками, я никогда не пыталась примерить изображенное на себя, представить себя на месте тех бесстыдных женщин, отмеченных печатью блудливого блаженства на одинаковых лицах…
Вот так я и жила, умная дура – и, конечно, можно было предугадать, что все это не кончится добром; так оно и вышло.
Случилось это на первомайском вечере в конце восьмого класса. Помню, весна стояла очень теплая. Дверь спортзала, где шли танцы, была распахнута прямо во двор; оттуда настойчиво ломились к нам какие-то посторонние парни, которых безуспешно отгонял дежурный учитель физики. Девчонки вырядились в практически не существующие мини-юбки; я же пришла в единственном своем легком платье – белом в голубой горошек, с длинной, от горла до пояса, застежкой из маленьких пуговичек на груди. За зиму платье стало узко, но мне было просто нечего больше надеть, и я, втиснувшись в него, боялась лишний раз повернуться – и во время быстрого танца осталась в углу. И вот тут-то, глядя на изящных одноклассниц, впервые ощутила, как в душе проклюнулась крошечная змейка. Мне стало горько оттого, что у них уже сейчас есть все – а у меня ничего нет и, возможно, никогда не будет. Я попыталась не впускать в себя эти мысли, и мне помогло солнце. Оно вдруг скрылось за домами, и в воздухе быстро загустел долгожданный мрак, стушевав краски и приравняв всех. И мне стало опять легко и просто; и я танцевала, не помня себя и не думая ни о чем лишнем. Только вот змейка, о которой я тут же позабыла, все-таки вылупилась из яйца и медленно росла в глубине.
А потом ко мне подошли две старших девицы – кажется, из десятого класса, – и спросили что-то, чего я не поняла. Я так и сказала – они переглянулись, как ни странно, удовлетворенные моим бестолковым ответом, а затем позвали меня «вмазать». Я не знала, что это означает, но осмелевшая змейка уже подняла головку и тихо ужалила меня изнутри, заставив согласиться. Ведь таинственное слово явно обозначало нечто, идущее вразрез с моей убогой растительной жизнью.
Мы поднялись по лестнице, прошли через темный и гулкий школьный коридор, потом снова спустились на первый этаж и наконец пробрались в закуток за гардеробом, где хранились швабры, ведра и прочий хлам, скопленный уборщицами за много лет. Там уже сидели какие-то фигуры, но в полумраке я не разобрала лиц. Мне сходу предложили выпить вина. Я никогда в жизни его даже не нюхала, поскольку у бабушки был принципиальный запрет на спиртное – и, радостно подчиняясь змейке, согласилась назло осточертевшим принципам. Получив налитый доверху стакан, я выпила его залпом, не ощутив крепости; мне даже показалось, что там просто окрашенная сиропом вода. Я присела рядом с девицами на ящик, пытаясь вникнуть в их болтовню – и через некоторое время поняла, что, кажется, начинаю пьянеть. То есть, конечно, конкретно ничего не поняла из-за отсутствия опыта, просто
