ортепиано, шкаф с книгами и статуэтка Шивы. На столике – загадочная тетрадь с записями масона.
Дмитрий Михайлович Готвальд прибыл в Сибирь изучать тюремный фольклор. И надо же было так случиться, что по пути до Тобольска его тарантас «потерпел крушение»: отвалилось левое колесо! Сегодня Дмитрий Михайлович воспринял это событие как перст судьбы! Волею случая в его руках оказался дневник Якова Андреевича Кольцова, отставного поручика Преображенского полка, скомпрометировавшего себя участием в декабрьском восстании 1825 года и сосланного на поселение в город Тобольск. Он писал, что вступил в орден «Золотого скипетра» девятнадцати лет от роду, и мастер разрешил его от силанума, священного обета молчания.
Готвальд знал о практической стороне масонства, которая представляла из себя педагогическую, благотворительную и книгоиздательскую деятельность, но дневник Кольцова стал для этнографа подлинным откровением и позволил заглянуть в святая святых масонской ложи, приоткрыть тяжелую дверь «храмины темной», сокрытой от непосвященных.
Дмитрий Михайлович всего-то за пять целковых выкупил в таежной харчевне у бродяги Гурама записки масонского детектива.
Конечно, не все позволил себе отразить в своем дневнике бесстрашный Яков Андреевич, ссылаясь на древнюю клятву вольных каменщиков: «В случае же малейшего нарушения сего обязательства моего подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренности вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху».
Просвященный Яков Андреевич Кольцов оговаривался, что это не пустые слова.
Здесь, в доме, где некогда проживал Кольцов, и ознакомился Готвальд с частью его записок. Он снова открыл тетрадь, бархатная обложка которой была разукрашена древними символами, смысл которых возможно было постичь лишь немногим посвященным. Ему очень хотелось познакомиться с новой историей приключений отставного поручика, раненого в битве под Лейпцигом, но дневник обрывался на полуслове, а больше тетрадей не было!
Дмитрий Михайлович, находившийся все еще под впечатлением от прочитанного, вздохнул, закрыл записки, и, даже не попрощавшись с инспектором, покинул тюремный музей и отправился в облюбованную им гостиницу.
Вечером в дверь его номера постучались. Дмитрий Михайлович вовсе не собирался принимать гостей. На следующий день он намеревался продолжить свою прерванную работу и потому не был расположен к светским беседам. Открытый лист к сибирской администрации, подписанный начальником Забайкальской области, открывал перед ним самим практически любые двери.
Нехотя, он все-же впустил незваного гостя, предварительно поинтересовавшись:
– Кто там?
– Открой, барин! – услышал Готвальд знакомый голос.
– Гурам? – удивился он, повернув в замочной скважине ключ.
На пороге стоял все тот же голосистый бродяга в рваной поддевке, напевший в харчевне задушевную песню и продавший Дмитрию Михайловичу тетрадь в лиловой обложке. Он переминался с ноги на ногу и скалил зубы.
– Ну, входи! – выдохнул Готвальд и пропустил Гурама вперед себя. Сердце его бешено запрыгало в груди от волнения. – Как тебя сюда впустили-то?
Бродяга ухмыльнулся.
– Так я сказал, что мне к вам надо.
– Как ты меня нашел-то? – не переставал удивляться Дмитрий Михайлович.
– Земля слухами полнится, – ответил Гурам. – Вот я и объяснил, что меня известный ученый дожидается.
Готвальд не смог сдержать улыбки. До чего же все у этого Гурама выходило просто.
– Новую песню мне принес? – поинтересовался он осторожно.
Черные глаза кавказца блеснули лукавым огнем. Дмитрий Михайлович готов был сказать, что в них заплясали черти.
– А вы до чего больше нужду имеете? До песен ли?
– В смысле?
– Понравились вам записки? – осведомился в ответ бродяга.
– А что? Ты-то в том какой интерес имеешь? – покосился Дмитрий Михайлович на своего гостя с подозрением.
– А такой, – объяснил Гурам. – Дружок мой перед смертью место мне одно указал, – он выдержал значительную паузу, а затем продолжил:
– Так в том месте этих тетрадей целый сундук припрятан.
– Что же ты сразу-то не сказал?! – возмущенно воскликнул Дмитрий Михайлович.
Бродяга пожал плечами:
– Всему свой срок! – и оживленно добавил:
– Глядишь, и сговоримся за сто рублей.
– Сначала я должен собственными глазами увидеть твой сундук, – заметил Готвальд.
Гурам
