нас уже не видят и зенитки достать не могут. У нас у обоих такое чувство, что это дело еще не кончилось.
И вот зачихал левый мотор. Обороты 2200… 1700… потом 1400…Что за чертовщина с этим проклятым мотором?! Я газую… отпускаю… газую опять. Повторяю несколько раз. Иногда помогает, мотор немного разгоняется. Газ… отпускаю… газ… отпускаю… Все, встал.
Мы падаем. Падаем очень быстро. 3800… 3600… 3000…. Снизились до 2300 метров. Оберлейтенант Фримель отдает команду экипажу подготовиться к прыжку. Он прав, конечно. Делать больше нечего. Наш добрый старый «хейнкель» развалится на куски где-то посреди этой проклятой Англии. Продолжаю попытки. Как автомат. Газ… отпустил… газ… отпустил. Голова пытается найти какой-нибудь выход. Это тоже автоматически, потому что я точно знаю, что ничего другого не придумаю.
Продолжаем падать. Хорошо хоть, что идем в густом тумане. Иначе томми сняли бы нас из любой берданки.
Чувствую на плече руку оберлейтенанта Фримеля. Он не говорит ничего, но я понимаю. Это знак. И в этот момент, в этот самый момент, я слышу что-то похожее на рокот. Смотрю на обороты. Это заработал левый мотор. Потом мы долго обсуждали, пытались понять, почему же он все-таки заработал. Вероятно, потому, что мы спустились в более теплые слои воздуха. Но это, конечно, только догадка.
Ну вот, обороты начали медленно повышаться. Очень медленно поднимаемся. Вскоре вышли на 3800 метров. Этого в любом случае достаточно, чтобы перелезть через Канал. Если ты на той стороне, то можешь совершить вынужденную посадку где угодно. Это проще простого. Слышу свист в переговорник. Это оберлейтенант. Он насвистывает только в особенно хорошем настроении.
А потом все заработало как часы. Точно на середине Канала – вот смех-то! – заработал правый мотор. Ну дела! Мы вернулись как ни в чем не бывало. Как все-таки много иногда решают секунды. Вот если бы у нас левый мотор стоял на несколько секунд дольше, мы бы выпрыгнули над Англией и сейчас, скорее всего, сидели бы в лагере.
Потом, когда мы пришли в столовую, оберлейтенант Фримель смеясь сказал, что нам надо бы молчать насчет всей этой истории. «Они могут подумать, будто мы все наврали». Но он не шутил. Конечно, он рапортовал командиру. Машина должна быть перепроверена со всей тщательностью. И копия рапорта была переправлена в Берлин, чтобы проблема была исследована прямо на заводе.
Размышляя обо всем этом, я собрался было написать о том, о чем обычно думаешь в момент предельной опасности. Так вот, хотя событию этому всего несколько часов, мне кажется, я совершенно забыл, о чем думал. Может быть, смогу изложить это так: если я и думал о чем-то в те мгновения, то все это забыл. Но я не верю, что думал о чем-то особенном. Помню, автоматически исполнял то, чему меня учили в Гатове. В такие моменты настоящий пилот на самом деле становится частью своей машины. Да, я уверен, что не думал ни о чем особенном. И уж точно, вся моя жизнь не проходила передо мной, как пишут в книгах. Я не думал о Лизелотте. Не думал об Эльзе.
9–13
