отдавал им почти неотличимые полотна Батлера.
Дженкс все мгновенно понял:
– Так они занимались подделками!
– Да.
Странно, что прегрешения Эндрю она ощущала как собственные, даже через полтора года после того, как он оставил ее вдовой.
– В то время я ничего не знала. Полагаю, это поразительная наивность с моей стороны.
– Необязательно. Подделка предметов искусства не то деяние, которым хвастаются женам.
Временами немногословие Дженкса утешало.
– Итак, – уточнил он, – покойный мистер Морроу обманывал клиентов. А этот человек, Батлер, был соучастником?
– В первом я уверена, но не в роли Батлера, хотя его письма породили вопросы. И я не смогу спать спокойно, пока не найду ответы. Фигурально выражаясь, разумеется.
Впрочем, она и без этого давно не спала спокойно: совесть мучила при мысли о том, в какой лжи она жила.
– Письма написаны месяц назад, – заметил Дженкс. – Поскольку вы уладили дела с Батлером и нашли ответы, которые искали, в моей помощи нет нужды.
– Есть, – заверила Изабел, вскинув подбородок. – Я единственная досконально знакома со всеми деталями дела. Мне лучше судить, в чем я нуждаюсь, а в чем нет.
– Я никогда не утверждал обратное, леди Изабел.
Он смотрел ей в глаза на мгновение дольше, чем позволяли приличия. Ее губы медленно приоткрылись, тело затопило жаром. Она вспомнила теплый вечер в мае прошлого года, потаенный грот в Воксхолл-Гарденз… его руки на ее грудях… его губы на ее шее… и не дававшее покоя раскаленное наслаждение, от которого оба задохнулись.
Она не могла забыть его поцелуи, медленные, сладостные, жесткие и требовательные. Сейчас, в этой тихой комнате, трудно было поверить в то, что все было на самом деле.
Она посмотрела на свои лежащие на коленях руки со сплетенными пальцами. Туго сплетенными пальцами. Руки порядочной вдовы.
Леди Изабел Морроу, которую знал лондонский свет, была учтива. Спокойна. Грациозна. И места занимала ровно столько, сколько было необходимо. Только Дженкс видел ее иной – в момент слабости сразу после смерти Эндрю и несколько месяцев спустя – в блаженном забытьи той ночи в Воксхолле.
Она скучала по той Изабел. Честной. Неосмотрительной. Но это был только момент слабости в ее тщательно организованной жизни.
Прежде чем она успела ответить, в комнату вошел лакей с чайным подносом. Хотя Изабел не приказывала принести чай, Селби всегда строго соблюдал правила вежливости.
За слугой трусил бигль, который затем деловито обошел все: от чайного столика до ножек стульев, – прежде чем обнюхать сапоги Дженкса.
– Вы приобрели сторожевого пса, – заметил Дженкс, когда лакей поставил поднос.
– Это Бринли, – пояснила Изабел, – и сторожевой пес из него никудышный. Он, конечно, лает, но любит всех так, что скорее разбудит дом, приветствуя своего, чем обратит внимание на чужого. И подлизывается к мальчишке-посыльному точно так же, как к своей хозяйке.
Словно
