что он вообще может сказать ей на прощание, – или же шутит? У Теодора специфичный юмор, едкий и злой, выдающий обиженного на весь мир человека. Так шутят люди, готовые винить себя в своих бедах и оттого огрызающиеся на остальных. На всех, кто приходит в их жизнь. На всех, кто их оставляет.
К кому Клеменс может причислить себя? Если она уйдет сейчас, останется ли в памяти Теодора хоть капля воспоминаний?
Собственные рассуждения кажутся ей фарсом – она просто не верит, что уходит ни с чем от главной загадки своей жизни.
– И мне никто не поверит, ты прав, – язвительно отвечает Клеменс. Ей хочется вывернуть все свои слова так, чтобы побольнее уколоть ими Теодора, пробить его толстую броню, которой тот отгораживается от всего мира и от нее. Но на его лице не видно и тени сомнения.
– Удачи, господин Бессмертный, – бросает Клеменс, чувствуя себя выжатой без остатка этим мучительным бесконечным прощанием.
Если Теодор и хотел что-то добавить, Клеменс этого уже не узнает: она выходит на улицу и хлопает дверью, так что колокольчик сердито звякает и срывается с тонкой цепочки, падает к ногам Атласа и остается лежать на полу. Фигура Клеменс пропадает из виду в вечернем сумраке.
Желание выпить испаряется так же быстро, как легкие духи Клеменс – их сдувает прохладным ветром из гавани, и в воздухе не остается даже намека на ее присутствие.
– Теодор, ты идиот, – заявляет Бен за его спиной. Как будто он этого не знал.
Что ему остается? Девчонка улетает домой – он-то тут при чем? Теодор вряд ли набивался ей в няньки, сама она тоже более не горит желанием проводить с ним каждую минуту своей жизни на туманном холодном острове. Клеменс получила что хотела, вытрясла из него правду, выпотрошила и бросила, не дав спокойно умереть.
Жаль, он не умер от ножевого ранения. Девица даже с этим не справилась.
– Ты все еще на нее дуешься, – припечатывает Бен. Он всегда был на редкость проницательным, но сейчас его замечания терзают Теодора сильнее прежнего.
– А ты все еще заноза в заднице, – парирует Атлас.
Не терзают, нет. Раздражают. Да, именно раздражают.
– Она спасла тебе жизнь! – восклицает Бен. Он до сих пор говорит со спиной Теодора – тот не спешит обернуться, чтобы лицезреть всю эмоциональную несостоятельность своего приятеля. Выходить из себя из-за чужих проблем – это так в духе Бена.
– Мою жизнь давно никто и ничто не спасает, – отвечает Атлас, борясь с собой. Раздражение в его груди переливается через край и грозит отравить кровь. – Не стоит забывать, что мисс Карлайл преследовала свои интересы все это время. Она получила что хотела, и теперь – удивительно, не правда ли? – летит домой. Удачи ей во всех начинаниях.
– Яда в твоем голосе больше, чем в сердце, – огрызается Бен.
Теодор вздыхает и наконец отходит от витрины. Он задумчиво теребит в пальцах дверной колокольчик, и тот жалобно скребет язычком по тонким медным стенкам. Атлас оборачивается,
