руки танцора взлетали, как крылья, вверх. Он то совершал изящный круг, оглядывая «жертву» со всех сторон, то бросался вперед, прижимая ладонь избранницы к своей щеке.
Танцевали все. Как юные испанские Ромео, пожилые горожане устремлялись к своим семидесятилетним возлюбленным, а прелестные бабушки замирали от страха, чуть не падая в обморок от обилия чувств (или воспоминаний), но затем, «восстав из пепла», теребили старенькими ручонками оборки своих невероятно красивых платьев и милостиво позволяли своим кавалерам любить их еще. Маленькие дети, подражая взрослым, упоительно смешно совершали танцевальные па. Иногда они падали на руки счастливых мам, запутавшись в каком-нибудь повороте.
Жена подхватила меня за локоть и пальчиком указала на одну из танцевальных территорий, где средних лет танцор кружился вокруг девочки лет восьми-десяти. Бедная девочка была больна синдромом Дауна и неуклюже передвигала непослушные ножки. Мужчине приходилось буквально переставлять ее, но с какой же любовью к своей маленькой партнерше совершал танцевальные «па» этот испанский идальго!
Плотная толпа, окружавшая танцующих, хлопала им и сопровождала каждый поворот девочки одобрительными восторженными криками. Ни тени насмешки над вынужденным человеческим уродством (этакой снисходительной злобы от созерцания собственного преимущества), ни наигранного веселья мы не увидели ни в одной из сотен пар глаз, окружавших эту скромную танцплощадку! Музыка окончилась. Танцор поклонился своей танцевальной избраннице и изящно поцеловал ей руку. Девочка неуклюже улыбалась и жалась к мужчине. Она была счастлива. Ее маленькое счастье представилось мне, как та рунная вершинка огромной волны человеческого добра, которая на моих глазах захлестнула территорию будущей счастливой жизни…
Мы уезжали за полночь. Музыка весело оплакивала наш уход и зазывала обратно на набережную. Так и не попробовав себя в настоящем испанском фламенко, мы ехали по каньонам городских улиц, встречая сонных, танцующих в темноте горожан.
Ехали молча, не в силах произнести ни слова. Я подумал: «Неужели, вся наша энергия ушла на восторженное созерцание чужого праздника?» «Нет, конечно! – мысленно ответила мне жена. – В эту ночь мы стали определенно добрее!»
В перечне древних профессий после первых двух (из которых вторая – журналистика) именуется искусство. Тысячелетиями человек не только убивал, ел и снова шел на охоту. Он творил, сочинял, более того, рыдал по пустякам.
Спасаясь от завистливой трехмерной несправедливости, его первобытнообщинный мозг за тысячи лет до нашего с вами рождения, милостивые государи, открыл пространство абстрактной идеи, названное в будущем – искусство.
Разве не бродил по выжженной испанской земле идальго Дон Кихот Ламанчский? Пусть скептик трындит: «Образ Ромео выдумал Шекспир!», но как тогда быть с Джульеттой? В славной Вероне вам всякий покажет дом, где реально жил род Даль Каппелло, в трагедии
