это один из целого ряда примеров. Я сидел, как правило, с каждым умирающим нашей больницы. Не только своего отделения, но и других отделений. И каждый раз повторялась не та же картина, но то же взаимоотношение: «Нет ты не один».
Кор.: – Но ты же тогда еще не был священником.
В. А—Я не был священником, но я был верующим.
Кор.: – Как бы ты повел себя тогда будучи священником. Изменились бы тогда твои отношения и твои действия?
В.А.: – Нет. Я делал бы то же самое. Он не нуждался во мне как во священнике. Он был католик. И там был местный католический священник, который навещал раненых. Пастырской ответственности у меня не было. Если бы случилось так, что он умирал на поле битвы или в таком положении, где ни до какого священника любого вероисповедания не добраться, я бы его спросил: «А ты верующий?» – «Да» или «Нет». Если верующий, я бы предложил ему молиться вместе. Если неверующий, я бы сказал: «Знаешь, что: «Я буду молиться, тому Богу, в Которого я верю, в течение всей нашей теперешней встречи». Вот и все. Если бы он попросил меня его причастить, если бы я тогда священником был, и не было бы возможности ему причаститься в своей церкви, я думаю, что я умирающего причастил бы.
Знаешь, у меня был спор здесь с одним священником греческой церкви, который мне сказал: «В таком случае Вы не православный, Вы еретик. Как вы смеете давать Святое причастие неправославному человеку, не заставив его отречься от его прежней веры?»
Кор.: – В самом деле, это очень важный вопрос.
В.А.: – Да, я думаю, что это очень важный вопрос. Думаю, что пользоваться тем, что человек при смерти, для того, чтобы его заставить отречься от той веры, которая вдохновляла его всю жизнь, от той веры, которая ему дала Христа, нельзя. И с другой стороны, я думаю, что если человек с готовностью, с полностью открытым сердцем скажет: «Да, я верю, что через причащение этих тайн ко мне приходит Спаситель Христос, через Святые Тайны в меня вливается Божественная жизнь». Я бы не усомнился. Я, может быть, богословски, не прав, но опыт пяти лет на войне мне показал, что стираются многие границы перед лицом реальной смерти. Не из-за того, что человек вот сейчас умирает, а перед тем фактом, что мы стоим лицом к лицу со смертью, и что тогда человек вырастает в такую меру, которой он не знал раньше. Я не говорю, что делается героем, я говорю только то, что только перед лицом смерти человек может познать свое человеческое достоинство и величие. Отцы Церкви говорили: «Имей память смертную». Это не значило то, что многие бы сейчас сказали: «Всю жизнь думать, что вот – за плечами – смерть. Как страшно!» А они говорили о другом, о том, что если ты не живешь все своим существом, всей душой даже с готовностью умереть, то ты живешь только полужизнью. Французский писатель Рабле написал приятелю: «Я готов стоять за свои убеждения до виселицы исключительно». Это значит, на самом деле он не готов стоять за них.
Кор.: – Мы дошли до очень важного момента. Вот я и спрашивал на счет
