Я им при деревне нужен. Такого мастера поискать. Недавно из комендатуры наведались, заказали тридцать решеток на окна. Из артели «Металлист» прутья железные привезли… Всё ковать приходилось – подковы, предплужники, зубья для борон, кресты, даже вериги для староверов. На решётки тюремные первый заказ.
– Откажись.
– Нет, Соломонидушка, буду заниматься данным Богом рукомеслом. Комендатуре понадобился – значит, охранную грамоту получил. Колхозу можно кукиш показать. Организую артелишку. Будем кузнечить, хлебушко насущный добывать. Жаль добытчика Тимура не дозовусь. Придётся тебя, мати, на выручку посылать. Материнское слово весомее.
– Не поеду. Боюсь Колпашино. Увижу на улице форменников, оплетённых пур-ту-пеями, – ноги подкашиваются. Нечисть… Рассказывала намедни свояченица, что за стенами тюремными деется, – волосы дыбком.
– Врёт, поди.
– Стерлядку в мешке не утаишь: носом-шилом рогожу прорвёт… Пытают, грит, там, пока наветы на себя не выбьют. Гробовщика Панкрата недавно забрали.
– Час от часу не легче. – Никодим перекрестился. – Этого-то за что? Мужик – тише воды озёрной.
– Сказывала свояченица: был супротивником красных, когда бушевало Сургутское восстание.
– Честь ему – на стороне замордованного народа стоял. Хорошо помню грабительскую продразверстку. Хлебушек подчистую выгребали.
– Нехристи! Душегубы! Кровопийцы!
Разгорячённая разговором Соломонида огнестрельно выкатывала из гортани слова-ядра. Снова сопроводила их хриплым частым кашлем.
Никодим Савельевич обнял за плечи жену. Хотел нежно. Соломонида ощутила груз медвежьих лап.
– Экой ты кряжистый? Не наковальню милуешь…
Лейтенант госбезопасности Горелов тяготился грубой надзорной службой. На широкую кровавую плаху ложились головы ни в чём не повинных русских, украинцев, латышей, белорусов, поляков, мордвы, татар… Примешался к списку даже китаец родом из провинции Шаньдун. Плотничал в Томске, не помышлял ни о каких заговорах. Загребли под гвалт репрессий.
– Моя ничего не понимай… – твердил смуглец, направляя на следователя страдальческий наивный зырк.
«Ты думаешь, моя что-нибудь понимай», – размышлял Сергей Горелов, запустив палец под кожаный ремень портупеи. Пришла на ум слышанная недавно каламбурщина: «Как надену портупею – всё тупею и тупею». Поневоле отупеешь от творимой масштабной инквизитчины, бумажной несуразицы, дичайшего произвола. Запущенный механизм смертей по разнарядке набирал дьявольские обороты.
По Оби в низовье тащились перегруженные баржи с живым товаром, заранее списанным в расход. Часто соседились с Колпашинским берегом. Из вместительных трюмов выползали массы черни – лишенцев, обложенцев, кулаков, заговорщиков. Никто не ведал, по каким заговорам их обвиняют. Всплыла какая-то старообрядческая контрреволюционная организация, состоящая из попов, начётчиков, монахов. Затесались в нее кулаки и каратели. Собрали до
