1869 г. Бегер заявил мирзе Саид-хану, «что Императорское Правительство признает персидское господство до реки Атрек и поэтому не намеревается строить какие-либо укрепления в той области».
В Санкт-Петербурге царь коснулся темы оккупации Красноводска в разговоре с Бьюкененом, британским послом. Он отрицал факт завоевания, так как территория «была почти без правителя», и сообщил Бьюкенену, что граница вдоль реки Атрек будет признаваться и соответствующие гарантии Персии уже даны.
Вопрос о Красноводске был закрыт. Сам шах согласился с этим в декрете (Farman) правителю Астарабада, заявив, что российское присутствие в Красноводске не было угрозой для Персии и русские вольны строить все, что хотят, на правом берегу реки Атрек.
Независимо от заявлений российских дипломатов относительно царских войск в Красноводске, в Тегеране и Калькутте чувствовали, что Хива будет следующей жертвой российской экспансии. А в Санкт-Петербурге никто, кроме высших правительственных должностных лиц, и не пытался сделать вид, что это было не так. Еще до захвата Красноводска газеты Санкт-Петербурга писали о неизбежности завоевания Хивы. Горчаков «убедительно отрицал даже существование подобного намерения», но Бьюкенен из других источников получил очевидные свидетельства того, что кампания действительно подготавливалась. Правительство Индии, гораздо менее самонадеянное под руководством лорда Майо, чем это было при Лоуренсе, признало, что во имя безопасности своей торговли Россия могла бы наказать хана Хивы, но не должна захватывать страну. Однако правительство Индии больше всего обеспокоили возможные последствия завоевания Хивы для Персии. Это было ясно выражено в секретной депеше (№ 28, датированной 26 мая 1871 г.) к кабинету Индии: «Нет необходимости указывать… что захват или аннексия Хивы Россией явились бы смертельным ударом для независимости Персии. Если только подобное произойдет, она должна будет или подчиниться абсолютному влиянию России, или искать защиту у Британской или Турецкой держав».
Никто не был уверен наверняка в выборе образа действий. Невнятные и противоречивые советы лорда Джона Расселла, самоуверенные заявления сэра Джона Лоуренса и всеобщий оптимизм в оценке политической перспективы Британии затрудняли признание неадекватности политического курса, проводимого Англией в Персии с момента заключения Парижского соглашения в 1857 г. Характерно, что единственный человек, который осмелился подвергнуть сомнению и осудить этот политический курс, был неврастеничный и талантливый дипломат Эдвард Иствик. В отличие от многих коллег он совершенствовал язык и приобрел обширные знания по истории Персии. В целом британские дипломаты, служившие в Тегеране, подразделялись на две отличающиеся категории: на тех, кто любил или, по крайней мере, признавал значимость некоторых особенностей персидской жизни и культуры, и на тех, кто этого не признавал. Иствик принадлежал к первой категории. Даже после того, как он покинул Персию в результате конфликта
