тоской подумала Ксюша, невольно обернувшись на Шляхтина. Тот как-то робко поднял руку в прощальном жесте. А Ксюша вдруг пожалела его, а не их с Викой: уж больно бледно тот выглядел на фоне своей навороченной тачки.
Глава 10
Всего каких-то полчаса назад нянька Поля с причитаниями собирала ей чемодан. А сейчас Соня сидит на заднем сиденье служебного «мерса» отца и пытается думать.
Она осознавала свою красоту. Со всей ответственностью зрелой женщины. И это в пятнадцать лет. Но сама не получала от этой красоты никакого удовольствия. И за это ее били. По красивому лицу. За то, что всегда была насмешлива и равнодушна. Клиентам, которых поставлял ей Каша, она нужна была, чтобы сбросить напряжение после проделанной «работы». Никто не знал, что она несовершеннолетняя. Никто не знал и того, кто ее отец. Каша даже имя ей сменил. Он называл ее Кармен. Впрочем, постоянные его девочки все звались Изольдами, Анжелами и Лолитами. Никаких Кать и Свет.
Если бы отец знал хоть что-то про Кашу и его квартиру на Дворянской! Если б только знал! Соне иногда очень хотелось, чтобы председателю суда Риттеру, уважаемому человеку, кто-нибудь сообщил, что его дочь – проститутка. Тогда бы он до конца понял, что яблоко не от яблоньки. И принял бы меры. Поговорил бы с ней как с дочерью. Как, например, разговаривает мать с Анькой Ларцевой – по душам.
Когда-то они с Анькой были подругами. Лишь до того момента, пока Соня не поняла, что на фоне правильной Анны она выглядит уж совсем тухло. Но Анькина мать преподавала в их школе русский и литературу, и окончательно ссориться с дочерью училки Соне было не с руки. Анька сама от нее постепенно отошла, некогда было, училась, на медаль шла. Если бы не грозящая Соне двойка по русскому, отношения не были бы так безнадежно испорчены. Идея проучить Аньку за отказ поговорить с матерью принадлежала Косовой. «Давай попинаем немного, для страха», – предложила та ей. И Соня согласилась. Прихватив еще пару подружек, они подкараулили Ларцеву в парке. Соня даже не поняла, откуда взялась эта злость, когда она увидела упавшую в грязь бывшую подругу. Сжавшуюся в комок, в яркой красной куртке. Она и пинала-то эту куртку, а не Аньку. По крайней мере, то, что на земле человек, не думала. Положи тогда перед ней мешок с мукой, она бы пинала и его. Только сидя на скамейке уже в наручниках и глядя на склонившегося над кучей красного тряпья мента, она испугалась. Не за себя, а за нее, Ларцеву. «Мы убили ее, как думаешь?» – прошептала она на ухо Косовой. «Да ладно! Че ей сделается? Твой папахен нас точно вытащит?» – ответила та. Соня тогда была уверена, что точно. Она же ему дочь!
Соня посмотрела в окошко: там, словно при ускоренной перемотке пленки, мелькали деревья, росшие по обочинам дороги. Отцовский водитель гнал со скоростью не меньше ста двадцати километров в час. «Отцу не терпится от меня избавиться», – подумала она со злостью, косясь на седую макушку Риттера, торчавшую над спинкой сиденья.
– Смотри, поворот проскочишь, – сделал замечание Риттер водителю.
– Нет, не в первый раз едем, Александр Генрихович, я помню, где это.
– Да уж, не в первый…
…Первый
