style="font-size:15px;"> В последний раз я вмазался в туалете на пароме, затем побрел на палубу. Это было потрясающе; брызги в лицо, пронзительный крик чаек, преследующих судно. Волна пролонгированного прихода прокатила по моему телу. В ногах правды нет. Я схватился за поручень и блеванул едкой желчью в Северное море. Какая-то женщина бросила на меня озабоченный взгляд. Я ответил ей благодарной улыбкой.
– Привыкаю к качке! – закричал я и завалился на шезлонг, заказав черный кофе, пить который и не собирался.
С переправой все в порядке. Я смягчился и раздобрел. Просто сидел и молчал, однозначно бессмысленный труп для всех остальных пассажиров, погруженный в многозначительный внутренний диалог с самим собой. Я проигрывал в уме историю настоящего времени, определив себе добродетельную роль, оправдывая мелкие зверства тем, что таким образом наставлял других, внушал им необходимое понимание.
Меня начало ломать в поезде: Гарвич – Колчестер – Маркс-Тей – Келведон – Челмсфорд – Шенфилд ЭТОТ ПОЕЗД НЕ ДОЛЖЕН ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ В ЕБАНОМ ШЕНФИЛДЕ – Ромфорд КАЖДЫЙ ДЮЙМ ПУТИ Я ПОДГОНЯЛ ПОЕЗД СИЛОЙ МЫСЛИ (Что насчет Мэннингтри, куда подевался среди всех этих остановок чертов Мэннингтри?) ДО ЛОНДОНА, вокзал Ливерпуль-стрит. На метро можно попасть куда угодно, кроме Хэкни. Слишком болотистое место. Я сошел на Бетнал-Грин и запрыгнул на 253-й автобус, шедший к Лоуэр-Клэптон-роуд. Прошаркав по Хомертон-роуд, оказался у Кингсмид-Истейт. Я надеялся, что Донован все еще сквотничает на третьем этаже. А также что он не злится на меня из-за того инцидента в Стокуэлле, все это уже бурьяном поросло, разумеется. Я пропиздовал мимо каких-то злобнорожих-детей-убийц-домашних-животных, малевавших баллончиками на стене стилизованные неразборчивые слоганы. Вчерашний день, гетто-стайл.
– Гляди, куда прешься! Хренов джанки!
Выебать этих детей до того или после того, как убью их?
Впрочем, ничего подобного я не сделал. Слишком поздний час.
Дон по-прежнему здесь. Эта укрепленная дверь. Теперь мне только надо волноваться, дома ли он, и если дома, то пустит меня или нет. Я громко постучал.
– Кто там? – Голос Энджи.
Дон и Эндж. Я не удивлен; всегда думал, что они друг к другу прилепятся.
– Открой, Эндж, твою мать. Это я, Юэн.
Ряд замков отщелкнулся, и на меня уставилась Эндж. Ее острые черты стали от героина еще острее, словно высеченные резцом скульптора. Она дала мне пройти и заперла дверь.
– Дон дома?
– Не, вышел, недавно.
– Есть ширево?
Ее рот дернулся книзу, и она уставилась на меня темными глазами, как кошка смотрит на загнанную в угол мышь. Она размышляла, не соврать ли, но, заметив мое отчаяние, решила не врать.
– Как было в Амстере? – Она играла со мной, корова ебнутая.
– Мне нужна вмазка, Эндж.
Она достала немного стаффа,
