ну шевелись, доходяги, мать вашу! – золотозубый сплюнул. – Ты, бугаина, че, нюх потерял? Быстрее давай! Или работать не хочешь?
Десяток попрошаек суетливо залезли в «газель», и обращался он теперь к тому самому бомжу, который показался Илье чем-то похожим на Костю.
– Тацито консэнсу… – пробурчал бомж, и его грязная необъятная спина скрылась в чреве «газели».
С грохотом скользнула по полозьям и захлопнулась дверца. Бригадир забрался за руль, микроавтобус натужно взревел и вклинился в поток автомобилей, деловито снующих по проспекту.
А Илья стоял, тупо глядя на синий пластмассовый ящик, стоящий у церковной ограды.
Tacito consensu. С молчаливого согласия. Единственная латинская поговорка, которую знал и любил вставлять к месту и не к месту Костя Житягин…
– Алло, Зава?
– Да… Кто это?! Илюха, ты?
– Я, я… Спишь, что ли?
– А-а-ага… Всю ночь в Инете просидел, проги качал…Ч-чер-р-рт!
– Чего ты?
– Да зева-а-а-аю я… Что хотел-то?
– Вадик, мне поговорить с тобой нужно.
– Ну давай, завтра пересечемся…
– Нет, мне сегодня надо. Сейчас.
– Илюха, у тебя совесть есть? Я ж тебе русским языком говорю – я ночь не спал…
– Вадик, это касается Кости…
– Какого? Житягина? А что случилось? С родителями что-то? Или на кладбище?
– Короче, я еду к тебе. Все, давай, пока…
– Э-эй! Погоди, Илюха! Илюха! Тьфу ты! Поспал, называется…
Вадик Завадский никогда в жизни не матерился. И не пил. И не курил. Но если бы кто-то подумал, что Зава – это такой безответный забитый очкастый ботан, сюся-мусюся, то разочарование оказалось бы для этого «кого-то» весьма горьким.
«Всякий разум лишь тогда чего-нибудь стоит, когда умеет защищаться!» – любил повторять Зава перефразированную мысль классика марксизма-ленинизма.
Сам себя Вадик называл «неуправляемый интеллектуал». Что это значило, Илья не совсем понимал, но зато он хорошо знал Арамиса-Заву. Блестящий эрудит, умница, схватывающий на лету то, до чего другие доходили годами – это с одной стороны. Шило в заднице, полнейшая неприспособленность к обыденной жизни, полнейшее наплевательство на общепринятые нормы и правила – это с другой. А были еще и третья, и четвертая, и пятая стороны… Зава был многомудр, как китайский дракон Ху, многолик, как индусский бог Индра, и при этом без рук, как Венера Милосская, без ног, как питон Каа, и без тормозов, как «жигули»-пятерка девяностого года выпуска.
Что интересно, семья Завадских особой интеллектуальностью вроде как и не отличалась – отец Вадика работал слесарем на «Салюте», мать трудилась бухгалтером на суконной фабрике.
Правда, и Борис Сергеевич был не простым слесарем, а каким-то супермастером (Зава любил хвастаться: «Мой папахен – тот самый Гоша
