мы их… Щас… – бормотал он, скалясь от напряжения. – Выстрел!
Слабенькая пироксилиновая торпедка, предназначенная для уничтожения гигантских кальмаров или акул, ушла навстречу настоящей боевой торпеде, выпущенной неизвестными с БПГ.
– Выстрел!
Еще одна ушла… И попала! Боевая торпеда, пущенная по «Аппалузе», взорвалась. Шар ослепительного огня вспух за иллюминаторами, озаряя вечную тьму глубин и раздвигая тугие воды.
– Держись! – успел услыхать Тимофей Браун, а в следующий момент ушам его стало больно от невообразимого грохота. Ударная волна накатила и швырнула батискаф, крутя и переворачивая.
Жалкие потуги Тимы, ухватившегося за подлокотники, не были защитаны – его сорвало с места, пронесло над пультами и с размаху приложило к переборке, разбивая голову, рассаживая весь бок чем-то острым и твердым.
Бортинженер потерял сознание и уже не помнил, как все вокруг переворачивалось, как его безвольное тело бросало то об пол, то об потолок, как швыряло от борта к борту. А потом рванула вторая торпеда.
Тупой механизм наводки промахнулся по кувыркавшейся «Аппалузе» и увел торпеду на циркуляцию, автоматически включая поиск цели. И, видимо, определитель «свой – чужой» не сработал. Описав крутую дугу, торпеда наметилась на БПГ, слишком близко подошедший к атакованному батискафу. Взрыв не смог проломить борт из крепчайшего пиробата, однако прочный корпус батискафа напоминал лежачего снеговика, и торпеде удалось «добиться» разгерметизации на стыке – в перемычке меж двух пустотелых шаров возникла трещина. Этого было достаточно – холодная вода под давлением в шестьсот атмосфер взрезала борт, как гильотина, мигом заполняя БПГ и превращая батискаф в давильню.
«Аппалуза» в этот момент как раз выравнивалась, и второй взрыв бросил ее кормой вперед.
Несчастного Брауна вышвырнуло из рубки в переходный отсек, прямо на сегментарный люк в машинное отделение…
…Очнулся Тимофей лишь к утру и обнаружил себя лежащим на полу посреди переходного отсека, закукленным в стерильный эластик с ног до головы, как мумия в свои пелены. Он был до того слаб, что не мог пошевелиться, да это и к лучшему – меньше испытаешь боли.
Браун услышал звяканье в машинном отделении и позвал Виктора. Губы раскрылись, шевельнулся распухший прокушенный язык, но даже шепот не получился.
Волин с головой, повязанной полотенцем – светлый чуб забавно торчал, напоминая собачье ухо, – сам выглянул из люка и радостно ощерился:
– С добрым утром, беспризорник! Живой? Ну и ладушки! А то я уж думал, что все… Ты столько крови потерял, что… Если в тебе ее с полстакана осталось, то хорошо. Все бинты на тебя извёл, представляешь?
– Х-де мы? – выдавил Тимофей.
Виктор почесал в затылке.
– Знать бы… – сказал он со смущением. – Приборы не фурыкают, а батиметр можно выкидывать – кажет глубину в четырнадцать тысяч! Ниже Марианской впадины. Пипец!
– П-плывем?..
