модного в те годы немецкого экспрессионизма («Кабинет доктора Калигари»), и биографические подробности… но не хочется…
И не надо, потому что сам автор не придавал всему этому большого значения.
Толпой нахлынули воспоминанья.
Отрывки из прочитанных романов.
Покойники смешалися с живыми,
И так все перепуталось, что я
И сам не рад, что все это затеял.
…Кузмин и в самом деле не ждет от читателя разгадки своей «Форели». Вот уж кому не важно, знает читатель или не знает, кого любит поэт, перед кем он виноват и так далее.
Не в этом видел Кузмин задачу, стоящую перед стихами.
Поэтическая тайна живет для него совсем в другом – в прелести и новизне самого стиха.
В том, что почти не поддается никакому анализу».
«Образ форели, разбивающей лед, проходит через весь сборник, – заметил Георгий Адамович, – это образ жизни, трепещущей, буйной, уничтожающей все преграды.
Стихи в книге почти все сплошь «мажорные»: восторженное славословие бытию, хотя бы и трудному, существованию, хотя бы и скудному».
С середины 1920-х годов у Кузмина практически исчезает возможность публиковать стихи – вот простая и печальная статистика:
1924 год – напечатаны 2 (два!) стихотворения;
1925 год – ни одного;
1926 год – целых три;
и затем до 1929 года, когда «Форель» чудом «разбила лед», и после 1929 года уже до самой смерти поэта – ни одного!
И все-таки поэзия Кузмина еще находит благодарственный отклик в своем давно сложившемся кружке посвященных.
Один из таких близких к Кузмину людей, Всеволод Петров, вспоминал:
«В начале тридцатых годов Кузмин был мало сказать, очень известен – он был знаменит. Полоса непризнания и забвения, позднее так надолго скрывшая его поэзию, еще не наступила».
Эту полосу поэт встретил в своей последней квартире на улице Большой Спасской.
«Надо было подняться на пятый этаж, – вспоминал Всеволод Петров. – Надо было три раза нажать на кнопку коммунального звонка. Тогда открывалась дверь. И за ней возникала атмосфера волшебства. Там жил человек, похожий на Калиостро – Михаил Алексеевич Кузмин…»
Управдом из бывших прапорщиков, излюбленный персонаж рисунков Юрочки Юркуна, относился с почтением к писательской профессии.
Он говорил, что когда-нибудь будет на доме мраморная доска с надписью:
«Здесь жил и Кузмин, и Юркун.
И управдом их не притеснял».
На составные части разлагает
Кристалл лучи – и радуга видна,
И зайчики веселые живут.
Чтоб вновь родиться,
надо умереть.
Александр Корин
* * *
Пускай я каменный и в нише, —
Я здесь живу и здесь пребуду.
Семью поэта не забуду,
Пусть зов мой громче, зов мой тише.
Кадит
