могли если не предсказать, то хотя догадаться, как будут развиваться события. И тем не менее, изучая мир времен Аусония и Сидония (ибо ко времени Григория Турского он уже исчез), нельзя, я думаю, не задаться вопросом – почему они совсем не замечали того, что происходит вокруг? В больших сельских домах устраивались пиры и спортивные состязания, ученые и преподаватели читали свои лекции и писали книги, игры становились все популярнее, а театры никогда не пустовали. Аусоний видел, как германцы завоевали Галлию, но ему и в голову не приходило, что однажды это может повториться. Сидоний живет в мире, который уже наполовину стал варварским, и тем не менее за год до гибели Западной империи мечтает о том, как его сын станет консулом. Почему они не понимали размеров несчастья, которое скоро на них обрушится? Этот вопрос не менее интересен, чем вопрос о том, почему погибла цивилизация, поскольку по сути своей это один и тот же вопрос. На него можно предложить несколько ответов.
К примеру, процесс дезинтеграции шел очень медленно, поскольку сам темп жизни был замедленным, и то, что в наше время происходит в течение нескольких десятков лет, в те времена происходило в течение столетия. Мы смотрим на события прошлого, вооруженные знанием о том, что случилось потом, и благодаря этому можем проследить тенденцию их развития. Нам хочется крикнуть умершим людям в колодец прошлого и предупредить их, чтобы они успели подготовиться, пока не стало слишком поздно, и не слышим эха, которое ответило бы нам:
«Врачу, исцелися сам!» Они страдали от фатальной близорукости современников событий. Их занимали текущие дела; им нужно было избавиться от опасности, которая нависала непосредственно в данный момент, и они не понимали, что любой компромисс и любое поражение – это звенья одной цепи, тащившей их к пропасти.
В какой момент давление варварства превратилось в неизлечимую болезнь империи? От первого германца, одетого в шкуру и принятого в состав легиона, до великих варварских патрициев Италии, сажавших на трон императоров и сбрасывавших их оттуда, тянется непрерывная нить. В какой момент атаки извне поражение стало неизбежным? Стал ли таким моментом уход римлян из Дакии в 270 году – позволим варварам создать свою сферу влияния в восточной части Европы, и они будут удовлетворены и оставят западный мир в покое? А может быть, им стало поселение готов в качестве федератов в пределах империи в 382 году, положившее начало тому компромиссу между Римской империей и германцами, который, по словам Бери, замаскировал переход от одного способа правления к другому, от федеративных государств в составе этой империи к независимым государствам, которые сменили ее? Стала ли политика умиротворения смертельной ошибкой? А может быть, причина в выводе римских легионов из Британии, страны далеких людей (как мог бы выразиться римский сенатор), о которой мы ничего не знаем? Или была фатальная комбинация Испании и Африки, когда в обеих провинциях к 428 году утвердились вандалы, а их флот
