огу.
Наоборот, тибетский мистик, с точки зрения западных людей, вполне возможно, будет выглядеть как атеист. Однако, если мы назовем его так, мы должны остерегаться связывать с этим термином те чувства и представления, которые он вызывает в западных странах.
В странах, находящихся под христианским влиянием, в течение прошлых веков атеист был редким исключением, некой демонической фигурой, заметно выделявшейся в толпе верующих. Даже в наше время в представлении многих он выглядит как бунтарь, выступающий против веры и религии, демонстрирующий свой пафос отрицания и вызова. Ничего подобного не наблюдается в Тибете, где никогда не имела влияния идея высшего Бога.
Среди многочисленных божеств ламаистского пантеона нет ни одного, которое выполняло бы роль вечного всемогущего Существа, творца мира. Эти божества рассматриваются как принадлежащие одному из шести видов существ, признаваемых народной верой. Приписываемые им обители не всегда находятся за пределами нашей Земли. Кроме того, когда их обычным местом обитания являются другие пространства, тибетцы считают, что эти области находятся достаточно близко к Земле, чтобы боги могли со своей стороны вмешиваться в жизнь людей. И поэтому благоразумно жить в добрососедских отношениях с менее могущественными из этих богов, заручиться благоволением более могущественных и добиться милости или нейтрального отношения злокозненных богов, и даже уметь противостоять им.
Эта религия, соединяющая в себе обмен добрыми услугами, проявления почтения и хитрость укротителя львов, не имеет ничего общего с любовью, воспламеняющей некоторых христианских святых, тем более – со страстными порывами (весьма быстро вырождающимися в чувственность) некоторых индийских бхактов.
Родившись в таком окружении, возвысившись над ним, однако сохраняя в своей природе ее отпечаток, тибетский созерцатель, покидая общество людей, удаляется в пустыню не из-за сентиментального побуждения, тем более он не думает о том, что приносит что-то в жертву.
В противоположность западному человеку, который часто уходит в монастырь, подавив свои глубочайшие аффекты, со слезами на лице, мучительно оплакивая то, что он называет «удовольствиями» этого мира, тибетский аскет, подобно индийскому саньясину, рассматривает самоотречение как счастливое избавление.
В буддийских писаниях есть множество описаний такого состояния ума:
«Жизнь домохозяина – подлинное рабство, свободен покинувший дом».
«В глазах Татхагаты[1] все великолепие царя – не более чем плевок или пылинка».
«Полно очарования уединение в лесу. Освободившиеся наслаждаются тем, что не привлекает простых людей».
Никакие «восторги» не ожидают трезвого мыслителя в укромной хижине отшельника или пещере в бескрайних горах Тибета. Однако экстаз и будет для него тем, во что он погрузится. День за днем, месяц за месяцем и год за годом созерцание в самоанализе работы своей мысли, стирание ее функциональных стереотипов, в соответствии с тем, как обнаруживается их неистинность, и будет тем, что удерживает его в состоянии внимательной неподвижности до того момента, пока не прекратится процесс рассуждения[2], поскольку вместо него приходит прямое восприятие.
Затем бури, порожденные мыслепорождающими теориями и спекуляциями, стихают, океан разума становится спокойным и уравновешенным, никакая рябь не волнует его поверхность. В этом безупречно ровном зеркале вещи отражаются без искажений[3], и именно это и есть отправная точка для ряда таких состояний, которые не порождаются ни в обычном сознании, ни в бессознательном. Это и есть вход в сферу, отличную от той, в которой мы обычно обитаем. Следовательно, сделав определенное число оговорок насчет значения этого термина, мы можем говорить о тибетском «мистицизме».
Какова бы ни была цель, к которой стремятся тибетские мистики, самой поразительной их особенностью является их смелость и исключительно нетерпеливое желание испробовать свои силы в борьбе с духовными препятствиями или с оккультными враждебными силами. По-видимому, они воодушевляются духом авантюризма, и я назвала бы их, если так можно выразиться, «духовными спортсменами».
Действительно, такое странное название подходит им лучше всего. В каком бы направлении мистического пути они ни отважились пойти, это предприятие всегда будет трудным и опасным. Спортивный азарт, с которым они смотрят на свою борьбу, не является обычным религиозным отношением, и именно по этой причине он заслуживает нашего внимания.
Однако было бы ошибочным считать героем каждого, кто желает быть принятым в ученики гьюд– ламы[4] и просит у него дам-нгаг[5]. Среди кандидатов на предварительное посвящение бывает весьма мало особо незаурядных или иным образом выдающихся личностей; большинство из них – простые монахи. Многие из них, прежде
Татхагата – эпитет Будды.
Тогпа, более правильно, «логическое рассуждение», в противоположность тогспа, «истинному пониманию» (тибет.
Океан и зеркало у тибетцев, индусов и китайцев часто используются вместе как сопоставимые образы.
Гьюд-лама означает здесь не определенную степень посвящения в школе гьюд (ритуальная магия), а скорее учителя, который считается хранителем тайных наставлений.
Дам-нгаг – предписания и советы.
