столь обширную территорию с многочисленным враждебным населением и расположенную слишком далеко от метрополии означали возобновление Семилетней войны с Францией и Испанией в условиях, когда американцы были не за, а против Англии. Семилетняя война (1756–1763) была столь тяжелым бременем, что здравомыслящее правительство, осознав невозможность осложнения обстановки, сочло бы необходимым примириться с колонистами. Английское же правительство того времени не проявило должного здравомыслия, в результате чего принесло в жертву значительную часть своей морской силы – по ошибке, а не преднамеренно, из-за высокомерия, а не слабости.
Сменяющие друг друга английские правительства легко обосновывали непреклонное следование основному курсу политики условиями, в которых находилась страна. Такая целеустремленность была продиктована, в известной степени, внешними обстоятельствами. Ставка на укрепление морской силы, высокомерное стремление заставить других испытать ее на себе, разумный режим поддержания ее боеготовности были обязаны, однако, той особенности английских политических институтов, которая заставила правительство в рассматриваемый период выражать интересы земельной аристократии. Этот класс, какие бы у него ни были недостатки в другом отношении, с готовностью подхватывает и хранит здоровые политические традиции. Он, естественно, гордится триумфом страны и относительно безразличен к тяготам сообщества, благодаря которому этот триумф достигается. Он без колебаний увеличивает денежные налоги ради подготовки и продолжения войны. Будучи в целом богатым, этот класс меньше ощущает налоговое бремя. Источники его обогащения непосредственно не страдают от войны, поскольку не зависят от торговли. Ему не свойственна политическая робость, которая характерна для тех, чье имущество не защищено, а бизнес подвергается опасности, – то есть вошедшая в поговорку робость капитала. Тем не менее в Англии этот класс (к счастью или несчастью) не оставался равнодушным ко всему, что затрагивало торговлю страны. Обе палаты парламента соперничали в неустанной заботе о распространении и защите торговли, и в частоте парламентских запросов историк усматривал причину повышения эффективности руководства британским флотом исполнительной властью. Такой класс, естественно, усваивает и сохраняет также дух почитания военного сословия, который играет первостепенную роль в эпоху, когда военные учреждения еще не выработали соответствующего определения тому, что называют корпоративным духом. Но при всех своих классовых предубеждениях и предрассудках, ощущавшихся на флоте, как и повсюду, прагматизм англичан допускал оказание самых высоких почестей представителю весьма низкого сословия. Каждая эпоха была свидетелем появления адмиралов самого низкого происхождения. В этом характер английского высшего общества разительно отличался от французского. В 1789 году, в начале революции, кадровый состав французского флота включал должностное
