после каждого предложения спрашивал моряков, согласны ли они с ним. «Все точно», – каждый раз звучало мне в ответ. Когда я кончил говорить, мой голос утонул в оглушительном «Ура!». Казалось, что дело сделано и осталось только вынести конечную резолюцию в соответствии с обуревавшими нас чувствами. Но внезапно я услышал фразу: «Стрелять по городу они не могут!»
Кто-то ее произнес; затем прозвучали еще несколько голосов, и вскоре немалая часть команды кричала, что стрелять по городу мы не можем.
Кирилл поднялся ко мне и сказал: «Ты слишком резко взялся за дело; так нельзя».
Теперь я понял, в чем была моя ошибка: нельзя было напрямую излагать морякам наш план. Это должен был взять на себя один из моряков. Ощущение сделанной ошибки повергло меня в отчаяние. Когда на чаше весов лежит такое дело, риск неудачи равносилен преступлению.
Пока я молча злился на самого себя, команда бурно спорила. Она разделилась на две части – одна настаивала на немедленной бомбардировке города, а вторая возражала против нее. Она и начала брать верх. Даже стали раздаваться крики: «Долой сухопутных! Пусть офицеры скажут свое слово!»
Все взгляды устремились на Алексеева, но он молчал. Он молчал, несмотря на то что его слово могло перевесить чашу весов в пользу его партии. Он молчал, потому что робость его духа боялась столкнуться с конфликтом страстей.
В это время на кабестан вспрыгнул Матюшенко. Его появление сразу же прекратило крики и пререкания.
– Слышь, братва, – начал он, – вижу, что начали мы ссориться. Так все повернулось, что одна половина команды пошла против другой. Мы должны сохранять единство, а то, глядишь, матросы похватают ружья и поубивают друг друга. Нет, ребята, так нельзя. Наше начальство и так постаралось, натравливая нас друг на друга, а теперь вы хотите приступить к братоубийству. Столько народу смотрят на вас сейчас, они видят в вас освободителей, а вы ссоритесь между собой.
Его слова были полны простого красноречия и сочувствия к угнетенному страдающему народу. Он и говорил теперь от имени этого самого народа.
Его слова заставили преисполниться гневом и ненавистью к угнетателям сердца всех, кто его слушал. И теперь с ними говорил не очередной оратор, а моряк, который прекрасно понимал психологию своих товарищей.
– Здесь на корабле нас триста социал-демократов. И все мы решили отдать жизни за народное дело, бороться за него до последней капли крови. Если вы не захотите открывать огонь, мы сами встанем к орудиям и пошлем снаряды в царя. А вы, если хотите, присоединяйтесь к нам или берите ружья и расстреляйте нас. Или свяжите нас и передайте властям. Они встретят вас с оркестром, увешают наградами…
– Нет, на это мы не пойдем! – взревела толпа.
– Значит, вы согласны открыть огонь по городу?
– Согласны! – заорали моряки, и никто не посмел подать голоса против этого единодушного желания массы.
– Может, кто-то и не согласен, но его голоса что-то не слышно, – неумолимо продолжил
