с помощью которых можно было добиваться выполнения приказов. Воинский устав превратился в мертвую букву, а подчинение приказам зависело от подчиненного. Номинально армия продолжала действовать по своим законам. Главнокомандующий отдавал приказы командующим разных армий, которые в свою очередь спускали их нижестоящим инстанциям для исполнения. Но к концу марта в каждом армейском подразделении, от роты до дивизии, их личный состав избирал комитеты. Они относились к каждому приказу как к простой рекомендации, которую можно принять или отменить после дебатов или голосования.
Пока Временное правительство официально не вводило такой порядок, для изменения его, а также поддержания авторитета офицера не предпринималось никаких шагов. Вместо наказания за неподчинение кабинет министров счел целесообразным направлять в воинские части опытных ораторов, способных воздействовать на патриотические чувства и здравый смысл солдат, что в лучшем случае имело лишь временный эффект.
Один из самых жестоких ударов по престижу офицеров состоял в том, что убийства их соратников, совершенные в первые дни революции, никогда не расследовались. В некоторых случаях личности убийц были известны, но вместо уголовного преследования их превозносили как образцы революционной доблести. Вопиющий прецедент такого рода имел место в резервном батальоне Волынского гвардейского полка.
Во время мартовских уличных беспорядков офицер, командовавший батальоном, попытался удержать солдат в казармах. Его слова подействовали на подчиненных умиротворяюще, но, когда офицер повернулся, чтобы уйти, старший сержант одной из рот вытащил револьвер и убил его выстрелом в спину. Об убитом офицере, который выполнял свой долг, почти ничего не говорили, зато убийцу поздравили представители Временного правительства, а газеты представили его как «героя революции».
Такие прецеденты вряд ли могли поощрить в людях воздержанность. Офицеров угнетали мрачные мысли, а их терпение истощалось говорильней в комитетах, которые превращали обычную процедуру в сложный, запутанный процесс.
В свободное от службы время беды офицера не кончались. Улицы кишели солдатами, настроенными на то, чтобы продемонстрировать вновь обретенную независимость. Среди них всегда находились необузданные субъекты, которые не упускали случаев нанести оскорбление офицеру, даже если он был просто прохожим. Принять вызов означало вступить в конфликт с безответственной толпой, которую ничто не могло остановить. Но бывали случаи иного рода. Одному из них я сам был свидетелем на Невском проспекте.
Полковник весьма представительной внешности с орденом Св. Георгия на груди и нашивкой о ранении на пустом рукаве шинели столкнулся лицом к лицу с высоким, затянутым ремнями рядовым. Солдат не отдал чести, и полковник остановил его.
– Послушай, братец! – сказал он. – Тебе может не нравиться моя внешность, и, может, тебе все равно,
