газ. Садится за стол, тяжёлым движением сгребает в угол все чашки, ложки и блюдца. Дальше я не могу расслышать. Что она делает? Что она там делает? Плачет! – внезапно доходит до меня. – Она плачет! Она там сидит и плачет! Да-да, сидит одна в пустой квартире и ноет. Заливается горькими слезами, безутешно убивается, надышавшись горького табака, и нет никого, совсем-совсем никого, кто бы услышал её плач, кто бы мог её утешить! Никого, кроме меня. Я даже подскакиваю от такого прозрения, сбиваю бутылку, та глухо заваливается на бок и медленно, как гружённый нефтью товарняк, катится по вымытой холодной плитке, поскрипывая и ломая окружающую тишину. Она с той стороны настораживается. Всё понимает и замолкает, прислушиваясь. Бутылка докатывается до стены и останавливается. Я тоже затихаю. Стою и слушаю, как она молчит. Молчит, зная, что я здесь, что я всё слышу, всё знаю, обо всём догадываюсь.
Она разбудила меня в начале восьмого, открыв двери своими ключами, и закричала с порога:
– Так и знала, что ты спишь!
Пробежала по коридору, заглянула в ванную, бросила придирчивый взгляд на кухню и завалилась прямо в комнату, где я спал. Спал я без одежды, и вот тут она наконец разглядела всё.
Ой, – сказала, садясь рядом и касаясь моего плеча, – что у тебя с кожей? – спросила, разглядывая мою татуху. – Это пёс?
– Дракон, – ответил я, – просто недорисованный.
– Ну, – не согласилась Даша, – какой же это дракон? Это пёс. Смотри, какой у него хвост. Такса, – она ещё раз прикоснулась к моему дракону. По моей коже потекла огненная лава. Однако не успел я ответить, как она соскочила с кровати. – Давай, – приказала, – одевайся, что-то тебе покажу.
Я поспешил одеться. Почему-то мне не хватало уверенности, к тому же после таксы вообще не было желания в чём-то её переубеждать. Даша открыла двери на балкон, вышла, стояла и махала рукой: давай, говорила, где ты там есть. На ней был белый гостиничный халат. Волосы схвачены сеточкой, в ней она, похоже, и спала, от чего причёска её напоминала тщательно и умело подобранный овощной набор для супа. Я хмуро подошёл.
– Так, – сказала оглянувшись, – сейчас я тебе всё покажу. Потом отоспишься. Смотри, – начала она, освобождая мне место. – Видишь?
Я посмотрел вниз. Было много солнечного света, он слепил глаза и лишал предметы чёткости. Через мгновение зрение вернулось, предметы обрели чёткость, краски обрели полноту. Май заканчивался зеленью и теплом, свежий воздух лежал на крышах и стоял во дворах. По улице бежали школьники, сновали редкие прохожие, на дороге стоял дворник, светясь издалека оранжевым огнём жилетки. Так начинается праздник, – подумал я.
– Значит, – начала Даша, – это вот школа, – ткнула она пальцем в двор напротив, – я там не училась, я года три как переехала. Но, чтобы ты знал, там происходят страшные вещи. Директриса часто спит в своём кабинете. Не одна. К ней приезжают. Машина с дипломатическими номерами. До утра крутят итальянскую эстраду и курят, высунувшись в окно. У неё красная
