бутылки лимонада и стопку пластмассовых стаканчиков.
– Вот это дело! – отозвался от костра Трофимыч. – Как раз для ухи не хватает!
Взял после разрешающего кивка Романова бутылку, сорвал «козырек» и плеснул в кипящую воду. Сыпанул какие-то приправы, лаврушки и соли. Помешал черпаком. Наклонился и, выбрав дымящуюся головешку из костра, сунул в бульон.
– Все, снимаем, – командует Ксенофонтову.
Вдвоем снимают перекладину с котелком с рогатин и осторожно относят в сторону. В завершении Трофимыч накрывает котелок крышкой.
– Пока настаивается можно отметить удачную рыбалку, – намекает, глядя хитро на главного среди нас. – Правда, было бы лучше пораньше приехать сюда. Основной клев пропустили, – сожалеет. – На вечернюю зорьку останетесь? – надеется.
– Петр Петрович, командуй, – распоряжается Романов. – Хорошо здесь! – отметил, задумчиво поглядев в озерную даль. – Но надо ехать. Дел невпроворот, – отвечает, наконец, Трофимычу. – Для дома рыба осталась? – интересуется.
– А как же. Как договаривались, – отзывается довольный мужик, получая стопку с водкой от Петра Петровича и выбрав кусок «черняшки» застыл в нетерпеливом ожидании разрешения выпить.
– Присаживайтесь, чего стоите? – буркнул Романов, неторопливо цепляя ложкой салат и берясь за стопку.
Ксенофонтов, кивнув приглашающе мне, садится за стол.
– Будем здоровы! – мазнув по мне взглядом, Романов чокнулся с двумя собутыльниками и выцедил водку. (Охране не наливали).
Как и мечтал, выбрал луковое перо и, обмакнув с солонку, зажевал с хлебом.
Как самому молодому, мне пришлось принести тарелку с ухой Романову по намеку Ксенофонтова. Потом уже получать свою порцию. Трофимыч хозяйничал у котла. За столом мы оказались втроем. Григорий Васильевич отказался от второй стопки. Ксенофонтов тоже. Один Трофимыч довольно крякнув, без тоста опрокинул водку в себя и с удовольствием лежа на траве стал наворачивать уху. Охранники ели, расположившись на бревнах.
Уха оказалась божественная! Душистая и наваристая. Омрачали удовольствие многочисленные мелкие рыбные косточки, но все равно с удовольствием навернул две тарелки и если бы не насмешки старших товарищей над моим аппетитом, то поднапрягшись, мог бы осилить еще одну.
Романов отодвинув тарелку с оставшейся ухой, терпеливо ждал, когда запью обед лимонадом. Ксенофонтов с удовольствием курил.
– Ну, что, поел? – поинтересовался Григорий Васильевич. – Исполни свою «Дорогу жизни», – предложил.
Все заинтересованно уставились на нас. Кивнув и отодвинувшись от стола вместе со стулом, опустил голову, вспоминая слова песни и интонации Розенбаума. Тихо начинаю:
На пальцы свои дышу – не обморозить бы
Снова к тебе спешу Ладожским озером
Закончив, поднимаю голову. Все удивленно смотрят на меня и молчат. Только
