слышу, как ложится снег,Как мягко дворник путь скребёт
И как будильник на столе
Мгновеньям счастья счёт ведёт.
И снова эркер оживил
Проектор движущихся фар:
Звук, нарастая, подманил
В проём окна размытый шар.
Собой заполнив полукруг,
Перемежаясь, как гармонь,
Метнулся и пополз на звук
Холодный вкрадчивый огонь.
Но звук огонь переметнул,
В движенье плавном заскользив,
И угол дома обогнул,
Сменив тональность и мотив…
Предательство
От моего воображенья Пришло желанье – не любить. И две её руки, две ивовые плети, О тучи бились!
Я познала горечь предательства в возрасте неполных пяти лет…
Жила я себе, жила (так говорят, когда день ото дня немногим отличается) в интернате – «от трёх до пяти». Может быть, жила бы и дальше, но внезапно разболелась. Воспалился у меня лимфатический узел в паху. Температура под сорок. По скорой из Звенигорода повезли меня в Филатовскую больницу в Москву. Помню неясно: жар, одевание, заснеженная дорога, хотя и было лето. Но вот обстановка в операционной врезалась в моё сознание навеки.
В лучах направленной на меня лампы блестели всевозможных размеров и форм ножички и вилочки с щипчиками и два огромных дяди склонились надо мной, отчаянно орущей, призывая замолчать хотя бы на мгновение.
– Тебе же не больно! – убеждали они меня, смеясь.
Один из них, державший нож в руке, был похож на Карабаса-Барабаса, готового напасть на меня. Ему было особенно, как мне казалось, весело. И вот к нему-то после проверки на боль – послушалась, замолчала, и действительно было не больно, но не поверила! – ведь он нож на меня наставил, – и обратилась я с мольбой!
– Дяденька, не режьте меня! Пожалуйста, отпустите меня! – кричала я, хотя понимала всю безысходность моего положения.
Я давно узнала, что это – безысходность. Когда мама начала собирать меня в дальнюю дорогу, я подбежала к дяде, её знакомому, и попросила закурить, потому что меня дразнил запах сигареты в его руке.
– Возьми, – сказал он и так ее повернул, что обжёг мне руку. Я оттянула большой палец и увидела саднящий водянистый пузырь. Мне было очень обидно.
Когда мама оставляла меня в незнакомом доме, я ещё не знала, что это навсегда. Просто мама исчезла, а меня отвели в большую комнату с множеством детских кроваток и положили спать. Я безудержно плакала, я промочила своими слезами насквозь всё одеяло и ждала, когда мама придёт. Потом я описалась, и меня, не ругая, переодели. Меня вырвало. И меня снова, не ругая, переодели. Больше я ничего не помнила…
Моё сознание проснулось от прикосновения к холодному вафельному полотенцу. Как и другие малыши, я протирала им ноги перед сном. И в следующий миг до меня стал доходить смысл разговора двух нянь.
Одна
