обновления превратившемся в бурый, на улице Ленивке, Анна Карловна Фунт держала меблированные комнаты. Несомненно, что во время оно, устраивая это предприятие, Анна Карловна имела в виду извлечь из него выгоду, но если принять во внимание, что из её шести жильцов был только один действительно платящий, т. е. платящий как следует, каждое первое число, именно коллежский регистратор Свигульский, остальные же все были у неё в долгу, то можно усомниться в том, что Анна Карловна достигала своей цели.
Странная женщина. Жизнь её проходила в том, что она вечно ворчала на неплатящих и вечно грозила выселением, упоминая при этом околоточного, городового и других участковых властей, и при этом никогда никого не выселила. Очевидно, у Анны Карловны было доброе сердце, которое и тиранило её.
Событие, о котором пойдёт речь, случилось в конце мая, когда над московскими улицами носилась пыль, воздух был заражён всякого рода скверными испарениями, стояла духота и, вообще, жилось отвратительно.
Комната, которую занимали вдвоём Пиратов и Камзолин, была по размерам совершенно достаточна для того, чтобы в ней могли поместиться узенькая кровать и короткий диван, на которых спали жильцы. Диван был, как мы сказали, короток и отличался тем свойством, что как раз посредине его, из-за разодранной обивки выглядывало остриё сломанной пружины. Кроме того, поверхность его была необыкновенно волнистая, что, в общей сложности, служило достаточной причиной для кошмаров. По сравнению с ним кровать представлялась роскошью. Матрац на ней был очень твёрд, но из него не выглядывали пружины, так как их вовсе в нём не было. Она была достаточно длинна для того, чтобы длинный Камзолин мог вытянуться на ней во весь рост, и достаточно широка для того, чтобы плотно сложенный Пиратов мог разместить на ней своё богатое тело. И так как основным принципом их сожительства была справедливость, то они спали на кровати по очереди.
В комнате был ещё стол, один на двоих стул и что-то похожее на этажерку, до такой степени заваленное книгами и исписанной бумагой, что, казалось, вся эта куча лежала просто на полу, Главным украшением комнаты были многочисленные окурки. валявшиеся по углам, а также висевшая на гвозде пара серых, в достаточной степени потёртых, брюк, относительно которых оба жильца не могли определить, кому они собственно принадлежат, так как употреблялись они обоими в парадных случаях. Быть может, покажется несколько странным, что одни и те же брюки могли устраивать судьбу высокого, тонкого и длинновязого Камзолина и широкоплечего, толстого и короткого Пиратова, но человеческий ум превозмогает ещё и не такие затруднения. Брюки были сшиты не на Камзолина и не на Пиратова, а на какое-то неизвестное существо, представлявшее по отношению к ним обоим среднюю величину, поэтому они были несколько коротки на Камзолине и несколько длинны на Пиратове, – маленькие неудобства, с которыми легко примириться, даже не будучи философом.
Конечно, в жизни товарищей были разные моменты. Случалось, что в одно и то же время у каждого оказывалось по совершенно новому пиджаку; одно время в комнате фигурировал великолепный чёрный сюртук, из хорошего сукна. Но все эти вещи были случайны и очень скоро сплавлялись в кассу ссуд или просто на толкучку. Висевшие же на стене брюки были постоянным украшением комнаты. Они были совершенно необходимы, это было признано раз навсегда, и поэтому судьба их была обеспечена.
Камзолин проснулся на диване, Пиратов – на кровати. Разбудил их звон колокола, раздавшийся на соседней колокольне. Так как ни у одного из них не было часов, то этот колокол каждый день заменял им и часы и будильник. Они ему верили безусловно, и он никогда их не обманывал, своим первым ударом показывая восемь часов.
– Надо вставать, – промолвил Камзолин, вытягивая свои длинные ноги таким образом, что они выходили далеко за пределы дивана и болтались в воздухе.
– Чёрт возьми, да, кому-нибудь одному надо вставать, – отозвался Пиратов. – Что касается меня, то я нисколько не расположен к этому…
– Я ещё менее, потому что эта проклятая пружина всю ночь вонзалась не только в моё тело, но, кажется, и в душу…
– Тем больше у тебя оснований стремиться к тому, чтоб расстаться с диваном…
– О, да, но лишь в том случае, если его можно переменить на кровать…
– Гм… я вижу, что ты не лишён вкуса… Но кровать и мне нравится…
– Увы! Я не могу сказать того же про диван…
– Но как же с экзаменом-то?
– Будем держать его.
– А сапоги?
– Сапоги? Гм… Это вопрос…
Прежде, чем вставать, надо было решить вопрос, кто наденет единственную пару сапог, которая была в их распоряжении. Эта пара сапог стояла тут же. Это была пара скверных сапог, со стоптанными каблуками, с заплатами на носках, с растянутыми резинками и вообще – пара сапог, которая имела все шансы остаться нетронутой, если бы её положить где-нибудь на улице. Но у неё было одно несомненное
