силой внезапно и хаотически взволнованных чувств. Восхищение пред ней боролось с раздражением на себя и любопытство – с чем-то близким к боязни. Цветущая здоровьем девушка сидела против него, откинувшись на спинку кресла, плотно обтянутая материей костюма, позволявшего видеть пышные формы её плеч и груди, и звучным голосом, полным властных нот, говорила ему пустяки, обычные при первой встрече незнакомых людей. Её тёмно-каштановые волосы красиво вились, брови были темнее волос. На смуглой шее около розового, прозрачного уха трепетала кожа, обнаруживая быстрое движение крови в её жилах, на подбородке являлась ямка всякий раз, когда улыбка открывала её белые мелкие зубы, и от каждой складки её платья веяло раздражающим соблазном. Было нечто хищное в мелких зубах, блестевших из-за сочных губ, а её поза, полная непринуждённой прелести, напоминала о грации избалованных кошек.
Полканову казалось, что он раздвоился: одна половина его существа поглощена этой чувственной красотой и рабски созерцает её, другая механически отмечает состояние первой. Он отвечал на вопросы девушки и сам о чём-то спрашивал её, будучи не в состоянии оторвать глаз от её соблазнительной фигуры. Он уже назвал её про себя «роскошной самкой» и внутренне усмехнулся над собой, но это не уничтожило его раздвоения.
На террасе появилась его сестра, говоря:
– Скажите, какая ловкая! Я её ищу там, а она уже…
– Я обошла парком.
– Познакомились?
– О, да! Я думала, что Ипполит Сергеевич по крайней мере лысый!
– Налить тебе чаю?
– Пожалуй, налей.
Ипполит Сергеевич отошёл в сторону от них и стал у лестницы, спускавшейся в парк. Он провёл рукой по лицу и потом пальцами по глазам, точно стирал пыль с лица и глаз. Ему стало стыдно перед собой за то, что он поддался взрыву чувства, стыд уступил место раздражению против девушки. Он назвал про себя сцену с ней казацкой атакой на жениха, и ему захотелось заявить ей о себе как о человеке, равнодушном к её вызывающей красоте.
– Я ночую у тебя и завтра пробуду весь день… – говорила она его сестре.
– А как же Василий Степанович? – удивлённо спросила сестра.
– У нас гостит тётя Лучицкая… Ты знаешь, папа очень любит её…
– Извините меня, – сказал Полканов, – я очень утомлён и пойду отдохну…
Он поклонился и пошёл, а вслед ему раздалось одобрительное восклицание Вареньки:
– Вам давно следовало это сделать!
В тоне её восклицания он услыхал только добродушие, но определил его как заискивающее, фальшивое.
Для него была приготовлена комната, служившая кабинетом мужу сестры. Среди неё стоял тяжёлый и неуклюжий письменный стол, перед ним дубовое кресло, у одной из стен, почти во всю длину её, развалился широкий турецкий диван, у другой – фисгармония и два шкапа с книгами. Несколько мягких стульев, курительный столик у дивана и шахматный у окна дополняли меблировку
