кричать нельзя!
– Мой друг, – отвечает ему снисходительно Шацкий, – ты не ошибешься, если будешь говорить мне: ваша светлость!
Фигура и слова Шацкого производят на жандарма такое ошеломляющее впечатление, что тот молча, заглянув в вагон, уходит. Встревоженные лица родных успокаиваются, и чрез несколько мгновений отъезжающие опять возле своих родных и над ними острят.
– Вот отлично бы было, – говорит Наташа, – если бы жандарм арестовал вас всех вдруг.
– Что ж, остались бы, – говорит Корнев, – что до меня, я бы был рад.
Он вызывающе смотрит на Наташу, и оба краснеют.
– Смотрите, смотрите, – кричит Маня Корнева, – Вася краснеет! первый раз в жизни вижу… ха-ха!
Все смеются.
– Деточки мои милые, какие ж вы все молоденькие, да худые, да как же мне вас всех жалко! – И старушка Корнева, рыдая, трясет головой, уткнувшись в платок.
– Маменька, оставьте, – тихо успокаивает дочь, – смотрят все.
– Ну и пусть смотрят, – горячо не выдерживает Корнев, – не ругается ж она!
– Голубчик ты мой ласковый, – бросается ему на шею мать.
– Ну, мама, ну… бог с вами: какой я ласковый, – грубиянил я вам немало.
Второй звонок замирает тоскливо.
Начинается быстрое, лихорадочное прощанье. Аглаида Васильевна крестит, целует сына, смотрит на него, опять крестит, захватывает воздух, крестит себя, опять сына, опять целует и опять смотрит и смотрит в самую глубину его глаз.
– Мама, мама… милая… дорогая, – как маленькую, ласкает и целует ее сын и тоже заглядывает ей в глаза, а она серьезна, в лице тревога и в то же время крепкая сила в глазах, но точно не видит она уж в это мгновение никого пред собой и так хочет увидеть. Она судорожно, нерешительно и бесконечно нежно еще и еще раз гладит рукой по щеке сына и растерянно все смотрит ему в глаза.
У Карташева мелькает в лице какой-то испуг. Аглаида Васильевна точно приходит в себя и уже своим обычным голосом ласково и твердо говорит сыну:
– Довольно… я довольна: ты любишь… Бог не оставит тебя… Иди, иди, садись…
Вот они все уж в окнах вагона и опять точно забыли, что чрез минуту-другую тронется поезд.
В толпе провожающих быстро мелькает цилиндр Дарсье.
– Дарсье, Дарсье!
Все, возбужденные, высовываются из окон.
– Едешь?!
– Еду, но без разрешения: сорок рублей всего в кармане!
– Уррра… а-а-а!!! – залпом вылетает из всех окон вагона.
Жандарм опять спешит с другого конца.
– А багаж?
– Ничего!
– У-ррр-а-а-а!
– О-ой! – завывает от восторга Корнев.
Дарсье влетает в вагон, и на мгновенье все лица исчезают в окнах.
Слышны оттуда полупьяные веселые крики и возгласы:
– Кар! Кар!
– Француз!
– Ворона!
– А
