смеялись. Иногда чтение прерывалось, и все отдавались очарованию ночи.
Деревья, как живые, казалось, таинственно шептались между собой. Их вершины уходили далеко в темно-синюю даль неба там, где крупные звезды, точно запутавшиеся в их листве, ярко сверкали.
Маня запевала песню, Сережа вторил, и казалось, и звезды, и небо, и деревья, и темный сад надвигались ближе, трепещущие, очарованные.
У Тёмы с приездом в деревню обнаружился талант: он начал писать стихи, и все, а особенно Аделаида Борисовна, одобряли их.
Но Карташев, прочитав их, рвал и бросал.
Он и сегодня набросал их по случаю дождя. Карташев долго не хотел читать их, но, прочитав, разорвал и бросил.
Аделаида Борисовна огорченно спрашивала:
– Почему же вы так поступаете?
– Потому что все это ничего не стоит!
– Оставьте другим судить!
– Я горьким опытом уже убедился, что никакого литературного дарования у меня нет.
– Но то, что вы пишете, то, что вас тянет, – уже доказательство таланта.
– Меня тянет, постоянно тянет. Но это просто пунктик моего помешательства.
– Я думаю, – ответила, улыбаясь, Аделаида Борисовна, – что пунктик помешательства у вас именно в том, что у вас нет таланта.
– Видите, – сказал Карташев, – я делал попытки и носил свои вещи по редакциям. Один очень талантливый писатель сделал мне такую оценку, что я бросил навсегда всякую надежду когда-нибудь сделаться писателем. Уж на что мать, родные – и те писания моего не признают; вот спросите Маню.
Маня подергала носом и ответила, неохотно отрываясь от чтения:
– Да, неважно, стихи, впрочем, недурны.
– А что вы делаете с вашим писанием? – спросила Аделаида Борисовна.
– Рву или жгу. Тогда, после приговора, я сразу сжег все, что копил, и смотрел, как в печке огонь в последний раз перечитывал исписанные страницы.
Однажды Карташев подошел к Аделаиде Борисовне, когда та, сидя у церкви, рисовала куст.
– Можно у вас попросить этот рисунок?
Аделаида Борисовна посмотрела на него смеющимися глазами.
– А можно вас, в свою очередь, попросить то, что вы пишете и что вам не нравится, дарить мне?
– Если вы хотите… На что вам этот хлам? Вы единственная во всем свете признаете мои писания, потому что я даже сам их не признаю.
Аделаида Борисовна в ответ протянула ему руку и на этот раз с необходимым спокойствием сказала:
– Благодарю вас.
– Ах, как я бы был счастлив, если б мог вам дать что-нибудь стоящее этого василька.
– Давайте, что можете! – смущенно ответила Аделаида Борисовна.
Для робкой и застенчивой Аделаиды Борисовны было слишком много сказано, и она покраснела, как мак.
В первый раз в жизни Карташев увлекся девушкой, не ухаживая.
Ему очень нравилась Аделаида
