изнасиловать себя? Или пока не распрощаюсь с мыслями о Раухе? Знаешь, если хочешь завоевать мою любовь, смени тактику, серьёзно.
– Ненадолго, – произнёс Молох. – Я заберу тебя отсюда, как только посчитаю нужным. Это небольшой элемент моей мести.
– Мести? Но за что? – нахмурился Люциан.
– Ты отравил мой разум, – глаза главнокомандующего угрожающе сверкнули в полумраке: единственным источником освещения были факелы в коридоре.
– Да даже в мыслях не было… – начал возмущаться генерал.
– Молчать, – грубо приказал Молох. – Снимай пиджак и рубашку.
– Это ещё зачем? – Люциан смотрел на розги, однако очевидный вопрос задал.
– Ты серьёзно? – поинтересовался главнокомандующий, продемонстрировав генералу орудие в руках. – Раздевайся, я сказал, – и щелкнул розгами по ноге.
Моргенштерн сглотнул и послушно снял одежду.
– Развернись к стене, – приказал Молох. – И сядь на колени.
– Так точно, – со вздохом ответил Люциан.
– Что «так точно»? Ты не забыл, с кем имеешь дело? – рявкнул Молох.
– Так точно, господин главнокомандующий, – пробормотал Моргенштерн без особой охоты.
– Так-то лучше, – главком подошёл к присевшему на колени Люциану и нанёс крепкий удар розгами.
Раздался щелчок и очень тихое «с-с-с». Люциан стиснул зубы как можно крепче, чтобы не проронить лишнего звука, и сжал руки в кулаки. Он опустил голову, и волосы перестали прикрывать спину. Последовал новый удар. Боль растеклась по всему телу от спины до кончиков пальцев. По коже пробежали дрожь и напряжение. Подобный натянутой струне, Люциан демонстрировал невероятную выдержку, как будто его не в первый раз так хлыстали.
За ударом удар. Кожа стремительно краснела, кое-где лопалась под воздействием розг. Когда удар приходился на открытые раны, Люциан жмурился и тихо выл, упираясь ладонями в пол и стараясь не шевелиться.
Чем чаще наносились удары, тем больше главнокомандующий входил в раж. Он был опьянён болью Люциана, он наслаждался ею. Он упивался тем, что ему больно. Это искупало его существующую только в мире Молоха вину. Пусть плачет – главкому всё равно, это его не умилостивит. Если Молох – бог, то самый безжалостный. Доносились тихие всхлипы, которых генерал стыдился и которые скрывал за волосами. Боль была невыносимой. А удары сыпались и сыпались, один за другим. Генерал не поднимал головы.
– Ну как ты себя чувствуешь? – издевательски спросил Молох, приостанавливаясь.
– Волшебно, – процедил сквозь зубы Моргенштерн, дрожа. – Наигрался?
– Да, думаю, достаточно, – задумчиво произнёс главнокомандующий. – Одевайся и шагом марш за мной. Я подожду.
Одеться – вроде бы так просто. Но не для Люциана. От ткани жгло открытые раны. Он бы всё отдал за то, чтобы Молох разрешил ему идти голым по пояс. Но нельзя было выставлять их отношения на показ.
