его все любили. Мишка на это сказал, что его и так все любят. Но он так мило и трогательно это сказал, что умилил папá и всех нас. Славный Мишка! Он и Саша очень мне милы, и часто утешают меня, но и мешают. Саша сегодня просидела долго у меня в комнате, и я не прогнала ее потому, что, как всегда в таких случаях, рассудила, что ее огорчение важнее, чем то, что я пропущу час или два занятий. Как дедушка Ге[41] говорит: „человек важнее всего на свете“, потому и Саша важнее, чем моя перспектива»[42].
Татьяне пришлось откликнуться на безотлагательный запрос ребенка, которым родители мало интересовались. Она писала для самой себя: «Меня часто упрекают в том, что я ничего не делаю. Я думаю, что трудно что-нибудь последовательно делать, когда хочешь жить для других и не хочешь никого огорчать. Например, Сашка меня увидит и просит с ней посидеть; если я уйду – она ревет. Я думаю, что важнее, чтобы она не ревела, чем чтобы я выучила главу перспективы. И тысячи вещей в этом роде. Я не говорю о себе. Это правда, что я ленива и живу далеко не так, чтобы никого не огорчать. Но человек, желающий жить так, не может иметь никакого определенного занятия, а должен жить, следя за тем, кому он больше всех нужен, и помогать тому»[43]. Младшим: братику Мише и сестренке Саше – она была нужна. И Татьяна записывала и с грустью, и с радостью: «Моя комната сделалась излюбленным местом во время рекреации малышей, и Сашка часто ходит. Идет и с половины лестницы кричит: „Татьяна Львовна, я к вам иду!“»[44].
Так и сложилась длинная семейная история, в ней сошлось разное: с одной стороны – узнаваемое и трогательное, с другой – единичное и неожиданное. Эта история перекликалась с замеченным автором романа «Анна Каренина»: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»[45].
Все дети Толстых получали хорошее домашнее образование. Молодая Софья Андреевна занималась с первыми детьми музыкой, радовалась успехам Сережи и Тани, успешно осваивавших французский язык. Английский они схватывали на лету в непосредственном общении с нянями-англичанками. Последнее касалось и трехлетней дочери, о которой Софья Андреевна заметила: «маленькая Маша даже другого языка не знала и едва понимала русский»[46]. Родители учили детей русскому и французскому, греческому и латинскому языкам, арифметике. «Мы учились: мальчики – шести, а я – пяти языкам, музыке, рисованию, истории, географии, математике, Закону Божьему», – отметила через годы Татьяна Львовна. Для детей приглашали гувернеров и гувернанток, учителей. «В доме жило не менее пяти воспитателей и преподавателей, и столько же приезжало на уроки (в том числе и священник)»[47], – писала она. В 1877 году, к примеру, у старших детей появился русский учитель Василий Иванович Алексеев, очень хороший математик[48], о котором Татьяна Толстая говорила, что ей никто другой «не дал в смысле общего образования и развития так много», как он.
Описывая весну 1879 года, Софья Андреевна вспоминала про совместные с мужем усилия для
Художник Н. Н. Ге.
Там же. С. 138. Запись от 14 октября 1886 г.
Там же. С. 141. Запись от 31 октября 1886 г.
Василий Иванович Алексеев кончил курс в университете на математическом факультете. Был увлечен революционными идеями, входил в кружок Н. В. Чайковского, члены которого необходимым полагали жить своим земледельческим трудом. Они уехали в Канзас, жили общиной, но потом она распалась. В. И. Алексеев вернулся в Россию.
