коллега- журналист, попадется на плагиате, Марк подумает, что если жить по заветам Нонны, то незадачливый интеллектуальный воришка чист, как слеза младенца: слова, что спер, давно истрепались до непотребства и он добросовестно пересказал их не десятку – сотням тысяч людей, если не миллионам, учитывая, что агентство, в котором в то время работал Марк, рассылало статьи своих журналистов по всему свету. История, кстати, вышла в итоге презабавная…
Уличенныйв плагиате несчастный рухнул в ноги своему тестю, и по совету человека бывалого, опытного, пережившего ни одну бюрократическую бурю – тридцать лет в большой журналистике – залег в палату для нерядовых инфарктников с таким диагнозом, что ветераны отечественной медицины недовольно, но понимающе поджимали губы – розовощекие «живые трупы» были у них не в чести, недолюбливали они их. Там же, в палате, больной накатал в партком заявление об утрате партбилета: был, мол, при себе, когда стало плохо, позже – пропал без следа.
«…Точно помню, чувствовал возле сердца, и все равно еще раз проверил.
Потом мне стало плохо. Пришел в себя на скамейке в сквере – люди вокруг, кто-то вызывает Скорую помощь, и опять впал в забытье…»
Тесть сам диктовал и проверил текст. Орфографические ошибки исправлять не стал: «Сейчас главное, чтобы о плагиате забыли».
Заявление он увез с собой.
Великое дело – опыт. Факт воровства чужих строк измельчал до плевка и был беспощадно размазан тяжестью навалившейся новой беды, даже выбросить оказалось нечего – вытерли локтем пятно на столе и всё. С этого места и проросла «утрата личного партийного документа», привычно приравниваемая партийными органами к осквернению памятника мертвому вождю или совращению живого пионера, и поднялась в рост Золотого Колоса – знаменитого фонтана на ВдНХ.
–…Жаль, что недолго пожил, – давил плагиатор слезу из секретаря редактционной партийной ячейки, переправившего «больному» полпуда положенных профсоюзами цитрусовых и тревожную весть. Всего неделю эскулапы заботились о пациенте, но цвет его уже лица не вызывал опасений, что афера раскроется. Вызывал, но другие…
– Не жалей, – искренне успокаивал тот и при этом глаза его оставались сухими.
В последний момент, буквально за день до судьбоносного собрания, которое решили-таки проводить не дожидаясь выздоровления виновного – «Чего тянуть, если виновен? Опять же везьти никуда не придется, он уже в кардиологии!» – дома у горемыки обнаружился партбилет. Жена в партком привезла. Рассказывала, не стесняясь слез, как забрала книжицу в больнице из мужнина пиджака, из внутреннего кармана, с левой стороны – не рассматривала, не до того было. «да и в обложке… Бережет… Сложила в пакет с другими его вещами, домой отнесла. дальше не помню, врачи в этот день сказали, что…» Умная женщина, врать про здоровье не стала – примета плохая. Слезой закрылась, но все поняли недосказанное: «Ну и то хорошо, что выжил, а жена – беспартийная, что с нее взять…»
Собрание
