Другие сюда не обращаются. Это в начале, когда люди только слышат о своей проблеме, их пугают все вмешательства и процедуры, а потом, спустя энное количество безуспешных попыток, они готовы на всё: отдать здоровье, силы, деньги – вообще все ради заветной цели – рождение ребенка.
Вот и сейчас он проводил осмотр человека, который уже несколько лет боролся за право продлить свой род.
– Мазок, согласен, это болезненная процедура, я смотрел ваши анализы, назначал новые, а вот эти уже устарели, и их нужно пересдать, да, их действительно многовато, но процедура установлена не мной, – обычные фразы, обычный прием.
Мужчинам в нашем мире не принято жаловаться. О такой деликатной проблеме не принято говорить. Засмеют. Вот и приходится врачам-репродуктологам быть ещё немного психологами: разговорить и дать надежду. А надежда творит чудеса. Удалось разговорить и этого пациента:
– Поймите, доктор, ведь с рождением ребенка человек приобретает подлинное бессмертие. Я умру, а мои клетки, возможно, мои волосы, – рассмеявшись, Хофнун провел рукой по золотым кудрям, – мои мысли, мои привычки будут жить дальше.
Прием подошёл к концу, но пациент все не уходил. Впервые за долгое время он мог спокойно выговориться, обсудить свои страхи и не бояться, что его осудят или, что хуже для многих мужчин, пожалеют.
Зазвонил телефон, но в приемной уже никого не было, и звонок переключился на кабинет. Это была жена доктора Лецтера, она волновалась, что уже поздно и жаловалась на их малыша:
– О, ты бы видел, что он натворил! Я отвернулась, и твои записи со стола были раскиданы по всей спальне. Постоянно слежу за ним, но он все равно успевает что-нибудь схватить. Приезжай и поговори с ним.
– Хорошо, дорогая, так и сделаем, я сейчас отпущу пациента и приеду, – доктор не смог сдержать улыбку.
– Я вас задерживаю. Вам пора домой. Слова таких, как я, вам знакомы, но не понятны, – вздохнул Ховнун. – Понять меня может только человек с такой же бедой. Знаете, у меня был период: я детей видеть не мог. Выходишь из дома, а они на площадке играют. Заходишь в магазин, а они там. У всех друзей уже по двое или трое родилось, так я к ним даже домой зайти не мог. Такая обида на весь мир во мне жила. Почему я? Я никогда не курил, практически не пью, слежу за здоровьем. Вы были в бедных районах, видели сколько там детей? Я не убивал, не крал, я могу столько дать своему ребенку, а его всё нет… Сейчас немного полегче стало после всех эти неудачных попыток. Я услышал про вас, сказали, что вы творите чудеса. Кто-то скажет, но ведь можно усыновить, взять опеку над чужим. Да, можно, но ты никогда не сможешь посмотреть на маленького человечка и увидеть в нем себя. Походку, улыбку или привычку смешно морщить нос, – и как будто в подтверждение своих слов он поморщился.
– Не буду скрывать, у вас действительно сложный диагноз, но наша клиника сталкивалась с подобными случаями. Идите домой, мы
