с тобой чаю напиться и прилетел.
– Дело! – сказал Куприяныч. – Пить так пить. Я люблю с утра брюхо попарить. Выпьешь горяченького – душка-то и повеселеет.
– Какая это душка у тебя?
– А птичка есть такая у каждого человека.
– Птичка?
– Ну да, птичка. Слышу рано: «пик-пик!»
– И что?
– Ничего… «пик-пик!», а я понимаю, это Пикалка зовет меня: «Ты бы, – пищит, – Куприяныч, чайку заварил, брюхо попарил». – «Матушка, – отвечаю, – рад бы, вот как рад бы был чайку заварить, да где же я себе чай достану?» Тихонечко нащупал свой чайник, выполз на волю, оглянулся, нет ли кого? Нарвал с кочки брусничного листу, корочку хлеба поджарил, заварил. На-ка, хлебни нашего чаю, пацан!
– А птичка улетела? – спросил Зуек.
– Какое тебе улетела! Эта птичка, милок, всегда со мной. Я брюхо парю, а птичка веселеет, поет и поет.
В это время по железной бочке ударили, а после того заревело радио:
– Вставайте, вставайте!
– Ну, милок, – сказал Куприяныч, – надо на поверку идти, прощай, друг!
– Погоди, – попросил Зуек, – скажи мне, куда ты теперь?
– А к своим, вон они выходят: это олонецкие. А вон рядом со знаменами выстраиваются – это орловские, там вон рязанские, там, гляди, татары лезут казанские, китайцы, корейцы. Я всю землю нашу обошел и лучше не нашел земли, где сам родился. Наши олонецкие сплавщики, по лесу лучше их нет. Пойду им помогать лес шкурить.
– А птичка?
– Со мной полетит.
– И птичка с тобой тоже шкурит?
– Нет, птичка моя не шкурит, а поет и меня утешает. Вот я и не злобствую и спокойно дожидаюсь своего срока.
– Какого это срока?
– Своего сроку дожидаюсь, какой есть у каждого человека. Придет мой срок, – и я опять в лес.
– И там хорошо тебе будет?
– Но-о!
– И птичка с тобой полетит?
– Там птиц много всяких, там им нечего нас утешать: там мы цари.
– И можно там приказывать птицам?
– Можно.
– И что им можно приказывать?
– Все, что только захочется.
– И все нас слушают?
– Но-о!
– И не работают?
– Милок, я же русским языком сказал: мы там цари.
Куприяныч остатки брусничного и хлебного чая вылил на огонь, затоптал и неторопливо пошел.
А к берегу на карбасе подплыл Сутулов и начал подниматься вверх с камня на камень на то свое место, откуда ему была видна вся работа в лесу. Зуек подбежал к нему и тоже медленно стал подниматься за ним выше и выше с камня на камень, пока наконец Сутулов не остановился и не воткнул свою палочку в торф, обнимающий карельские скалы, как шубой.
Внизу выстраивались со знаменами, шли шеренги на места, брались за топоры, за пилы, а прорабы каждому указывали его назначение.
– Ты, Иван Дешевый, –
