да ещё в таком тоне?..
Голову, казалось, кто-то безжалостный обхватил длинными жёсткими пальцами и всё сильнее сдавливал.
Стас пришёл в шестом часу. Ещё из коридорчика он весело крикнул:
– Заждамшись? – но осёкся под взглядом Лены. – Что с тобой? Я сейчас объясню…
– Объясни лучше, кто тебе письма пишет? – стараясь говорить спокойно, спросила Лена.
– Мне? Ах, мне?.. Ну, там, есть некоторые, – противно делая ударение на «тор», растерянно ухмыльнулся Стас.
Лена сейчас только почуяла запах спиртного и заметила блеск в его глазах. «Да он пил сегодня!» Она молча протянула ему письмо. Стас взял его осторожно, посмотрел на адрес, заглянул внутрь и потом ласково посмотрел на Лену.
– Ты что же, свинья, не знаешь, что чужих писем читать нельзя, а? Ты что ж, поросёнок, думаешь – человек с тобой спать согласился и его не стошнило от этого, так теперь и следить за ним можно? Ну и экземпляр! Нет, тупоумие в человеке допустимо, но оно должно иметь и границы. Это ещё Гюго сказал, дура, запомни!..
Это было ошеломляюще, как удар по лицу. Лена, неуверенно ступая, прошла в коридорчик, повернула в замке ключ, вытащила его и взяла под вешалкой тяжёлый молоток. Стас замолк, хотел улыбнуться, но лицо его побледнело. Он нелепо вытянул вперед руки, ладонями к ней, попятился и упал на кровать.
– Ты, сука… (и дальше вообще непечатно, Иркиными словами), – тихо и раздельно произнесла Лена. – Скажи: Леночка, я тебя люблю, но я даже ноги твои мыть недостоин, потому что я – мразь… Ну!
Тот не успел и звука выдавить, как загремел ключ в двери. Лена отбросила молоток на свою постель и брезгливо сказала:
– Вон!
Входившая Ирка еле успела посторониться и сразу прилипла к Лене – что, да что? Но Лена легла, как была в платье, на кровать, отвернулась к стенке и замерла до самой ночи. Уже часов в двенадцать она наконец почувствовала, что что-то давит ей в бок, убрала этот дурацкий молоток, постелила, легла.
Но так и не сомкнула глаз до самого утра.
На следующее утро Лена встала внешне спокойной. Только синева проступила вокруг глаз, да лицо было чуть белее, чем обычно, и молчаливость заметнее. Она с этого дня резко взялась за учёбу: набрала книг в библиотеке, ходила на все консультации, разъясняла Ирке трудные вопросы. Она увлеклась учёбой, которая в общем-то всегда давалась ей легко. Но нет-нет, а во время чтения вдруг вспомнится: «Женщины любят только тех, которых не знают! – это ещё Лермонтов писал…» – или что-либо подобное, и такой страшный приступ ненависти подступит к горлу, что начинало тошнить. И не только к нему, но и к себе она чувствовала в такие минуты ненависть и злобу – надо же так ослепнуть!
А в конце января Лена поняла, что она беременна. От этого удара судьбы закружилась голова, и пальцы рук все дни, пока она ещё на что-то надеялась, мерзли. Но прошли все сроки, и последние сомнения исчезли. Надо было думать – что делать? И она думала.
