мчались уже за городом, повеселевший частник ухмыльнулся:
– Что, приятель, девчонку увели?
– Увели, – сухо буркнул Борис. – Не отставайте, пожалуйста.
И – как чёрт подгадил: «жигулёнок» дёрнулся, вильнул, потерял скорость. Водитель даванул на тормоза, в сердцах сматерился: заднее левое колесо – в лепёшку. Тачка исчезла за поворотом.
– Э-эх! – уничижительно, зло обронил Борис, достал деньги, швырнул на сиденье. Хлопнул дверцей и, раздражённо отплёвываясь, зашагал обратно в город.
Крымская душистая ночь цвела вокруг, звенела, но Борис совершенно её не замечал.
Часов пять вечера.
Дикий пляж под Феодосией. Народу мало. Все, само собой, – в чём мать родила: и мужчины, и женщины, и старики, и дети.
Море напоминало стекло – мёртвый штиль. Далеко-далеко от берега, почти у горизонта, дрейфовал надувной матрас. На нём – Сынок. В руке его – початая бутылка «сухаря». Время от времени он лениво подносил вино к губам, втягивал пару глотков из горлышка. И опять надолго замирал в неподвижности.
«Пора!» – решил Борис, уже четвёртый час пасший свою жертву. Он вошёл в воду в стороне от пляжа, поплыл в открытое море. На лице его – маска, на ногах – ласты.
Он подкрался к Сынку со стороны горизонта, под водой, лишь от дыхательной трубки разбегались тихие бурунчики. Впрочем, напрасно он перестраховывался: Сынок задремал-таки крепко. Борис примерился и, быстро глянув по сторонам, ухватил вялого Сынка правой рукой за подбородок, левой – за темечко, рывком вывернул-крутанул голову, опрокинул его в воду. Мгновение, второе Сынок трепыхался, рвался из рук, но, жадно хлебнув горькой воды, обмяк, и уже ничто не могло спасти его.
Борис, держась за матрас, внимательно осмотрелся. Невесть откуда появилась яхта, совсем рядом. Ему почудилось – в его сторону блестят окуляры бинокля. Всё – сгорел!.. Но яхта с алым парусом, проскользнув мимо, устремилась дальше, в открытое море.
Протерев уставшие глаза, Борис отрегулировал дыхание, натянул маску, прикусил загубник трубки, погрузил лицо в воду. В сиренево-фиолетовом мареве глубины покачивалось обвисшее, раскоряченное тело Сынка. Борис с тревогой вдруг понял: вместо страха, ужаса, отвращения при виде дела рук своих в душе его шевелится радость, довольство, злорадство…
Вот тебе и – не убий!
Борис поплыл опять к горизонту, закруглил большую дугу, вышел на самом краю дикого пляжа, где голые, свободные от препон стыда нудисты безмятежно жарились на солнце.
Борис – на их фоне белый, как мертвец – присел у кромки моря и долго ожесточённо тёр и тёр-оттирал песком руки.
Почему же нет спокойствия в душе?..
Мысль о последнем приговоре влетела ему в воспалённый мозг, когда он ворочался на верхней полке в поезде «Симферополь – Москва».
Попутчики внизу галдели, чокались, звучно хлебали, бренчали на гитаре и травили анекдоты – Борис их не замечал. Ему приснился мерзопакостный сон:
